думка? Богатая думка. Дай-ка запишу. А ты еще тем часом водочки наливай.
— Я вот тоже «Историю почтовых отправлений» писал, пока на ваше место не заступил… А дело-то, по вашей просьбе начатое, неожиданный оборот приняло, Иван Дмитрич. Выяснили мы личности обоих мазуриков, только вот как их поймать или найти — ума не приложу. Один из них, Артемий Владимиров, был с молодых лет знаком с семейством полицмейстера Сеньчукова и как-то обрюхатил прислугу полицмейстера, крестьянку Нестерову — простите великодушно за такое совпадение, Иван Дмитриевич. Чтобы избежать обвинения в растлении, он оклеветал полковника Сеньчукова, и тот даже некоторое время находился под арестом. Жеребцов поднял документы и выяснил кое-что интересное. Владимиров находился в особой близости, возможно, даже в родстве, с кронштадтским купцом Нижебрюховым. Тот с купцом Ясуковичем взял тогда подряд на водопроводные работы в Кронштадте, кроме того, он имел несколько лавок в городе и одну известную на Якорной площади. Разгром его лавки матросами по приказу полицмейстера Головачева вместе с остальными торговыми лавками на площади послужил отдаче под суд полицмейстера, и не в последнюю очередь Нижебрюхов посодействовал тому, что Головачев был сослан в Сибирь. Второй, как вы и предполагали, польский мазурик по имени Степан Фаберовский. Проживали они в столице, по собственным паспортам, выданным законным образом в Якутске. Паспорта подлинные, Мздевецкий из участка Лисаневича их смотрел, когда они прописывались в доме наследников Нижебрюхова.
— Та-а-ак! — приподнялся Путилин. — А вы проверили этих наследников Нижебрюховых?
— Конечно, Иван Дмитриевич. Лично ездил допрашивать. Насколько можно судить из слов управляющего, ни Владимиров, ни Фаберовский не знали, кому принадлежит дом, где они проживали. Сами наследники Нижебрюхова, госпожа Дарья Семеновна Пфлюгер с детьми, тоже не ведали, кто живет в их доме. А когда я сказал об этом госпоже Пфлюгер, она упала в обморок и теперь лежит в нервной горячке. Врачи говорят, что состояние ее тяжелое и весьма скорбное. Муж ее, Франц Пфлюгер, никогда фамилии Владимирова не слышал и объяснить произошедшее с его женой не может. Кстати, в горячке сейчас лежит и капитан Сеньчуков.
— А с этим-то что? Тоже в обморок упал?
— С этим история еще более странная. В квартире капитана прошедшей ночью произошло из ряда вон выходящее событие: он вернулся из Гатчины, где с семейством навещал мать, и обнаружил в доме страшный погром. Было изрублено все и вся, кроме того, в шкафу была кровь, и кровь же смывали с рук в ведре под столом. Мы допросили солдата на дежурстве и жандарма у дворца, они сообщили, что к этому дому действительно приезжал человек, похожий на поляка, а второй стоял под видом лихача и дожидался. Потом они видели, как какой-то человек с перевязанной кровавыми тряпками головой и в тулупе вынес большой мешок, вероятно с трупом. Но у фальшивого лихача пала лошадь, и оба вынуждены были бежать на своих двоих через Дворцовую площадь к Мойке. Их видел швейцар в Министерстве иностранных дел, и по его описанию эти двое — как раз наши жулики. В квартире была найдена сломанная пехотная шашка, а также турецкий ятаган, которым и были произведены все разрушения в квартире. Я допрашивал капитана, но он, похоже, действительно ничего не знает. А теперь еще эта горячка. Доктор Фовелин говорит, что Сеньчуков оправится достаточно, чтобы вновь быть подвергнутым допросу, не раньше чем через неделю.
— А что в квартире стырили?
— Полушубок денщика. И, кажется, какую-то групповую фотографию у туши медведя, но супруга капитана не может толком описать, кто на ней был изображен кроме капитана. На кровати в спальне валялась открытая шкатулка с орденами, но сами ордена все на месте.
— Что-то эти мазурики шукают: либо у вдовы Сеньчуковой, либо у капитана.
— Путилин опять засунул щепотку табака в нос. — И это что-то — маленькое, если они шукали его в шкатулке и на генеральше.
— Но это еще не все, — сказал Вощинин. — Мы выяснили, что накануне нападения на генеральшу Сеньчукову в гатчинском поезде поляк участвовал в странном происшествии на крыше доме Балашовой, на Шпалерной.
— Это который раньше графине Клейнмихель принадлежал? Двухэтажный, рядом с бывшим домом Пашкова, где теперь французское консульство? Знаем мы этот дом, отлично знаем. И что же там делал наш польский мазурик?
— По крыше бегал. От капитана Сеньчукова.
Табакерка выпала из рук Путилина, просыпав табак на халат.
— Надо тебе капитана из горячки выводить, Платон Сергеевич. Давай-ка еще выпьем.
— Должен вам признаться, оба мазурика практически были у нас в руках. Но упорхнули птички.
— А вот у меня была прямо противоположная история. Я тебе не зря говорил: не найти, а поймать! Вызвали раз меня к графине Гендриковой. Дурепа была первостатейная. «Вы, Путилин, — говорит она, — все можете найти, так найдите мне любимого Коко.» У нее, у суки, попугай, вишь ты, в форточку улетел. «А не найдете, — говорит, — пожалуюсь Государю, чтобы он кого порасторопнее поставил.» Вышел я в растерянности на улицу. Что делать — ума не приложу. Решил уж у прислуги идти выяснять, как выглядел, чтобы такого же купить, ан глядь — а эта сволочь пернатая на тумбе у подъезда сидит. Я его в шапку сгреб — и назад. Большой успех был. Вот табакерка — полюбуйся, за тот случай дарена. А вы то чего же дзьобом клацали?
— Поставили мы за квартирой на Мещанской наблюдение, посадили в соседнем номере агента. Да вы его знаете — Василий Икоркин. Вчера ночью после случая у капитана Сеньчукова они в той квартире объявились. Василий следил за ними всю ночь. А утром они, видимо, обнаружили слежку и отравили его через замочную скважину карболкой. Уж на что Василий опытен — и ножом его подкалывали, и удавку накладывали, и обухом промеж глаз получал — а такого никак ожидать не мог.
— Неужто помер? — перекрестился Путилин.
— Слава Богу, доктор вовремя поспел. Он уж Василию и гашеной извести с сахаром давал, и глауберову соль, и молоко с известковой водой. Однако коньяком все же отпоил.
— Не возьму только в толк, Платон Сергеевич: они что Василию — лейку через замковую скважину вставили? И почему карболкой? Нешто обыкновенных ядов в аптеке не купить?
— Они его из гидропульта струей отравили, мы в комнате их инструмент нашли. Оказалось, что они все лето и осень при Санитарной комиссии дезинфекторами подрабатывали. И инструмент за ними числится несданный, у меня справка от санитарного врача Коломенской части Долинского имеется.
— А сами мазурики, конечно, ухряли?
— Ухрять-то они ухряли, но Василий, перед тем как его отравили, слышал, что они на Шпалерную собирались. Я туда тотчас людей послал, но они там пока не объявлялись. Управляющий сказал, что эти жулики как представители городской управы незадолго перед тем осматривали весь дом, проявив особое внимание к двум квартирам на втором этаже, и затребовав от него, Чреслера, список посещающих квартиры. Более того, в квартире на Мещанской после сегодняшнего обыска были обнаружены те самые окровавленные тряпки, которыми был перевязан сбежавший с квартиры капитана Сеньчукова человек. Так что это точно они.
— А где они закладку брали — уже выяснили?
— Я отправил людей, но хозяин сам явился в полицию. Терентий Ухабов.
— Ну они, я тебе скажу, и мастера! У Терентия Ухабова закладку отобрать! Я этого Ухабова еще по делу об убийстве протоиерея Свисторакова корнетом князем Несурадзе в 1888 году помню. Уж такой прожженный, ему бы с Несурадзе на каторгу следовало идти, так он еще грошей на этом поимел!
— Он сказал, что они показали ему открытый лист, и так пужали, что он даже фамилий со страху не углядел.
— Да, тебе таких, Платон Сергеич, трудненько будет поймать.
— Вот и я говорю — надо официально дело открывать. А то я даже агентам на расходы денег не могу выдать, они на конке на мои кровные ездят.
— Так что же им, на халдыговине на свои ездить? Они завсегда на гроши начальства ездили. А официально дознание ты погоди открывать. Я Ивану Александровичу намекну, что не худо было бы вперед дать. А ты бы человека послал по богатым домам в Коломне, пусть у дворников поспрашивают насчет наших дезинфекторов: не пропадало ли у жильцов чего после их визита, и так, вообще…
