Черевин тоже вышел на воздух. Народ толпился у просверленных для него в изобилии дырок, черпая воду кружками и ковшами и наливая ее в пустые бутылки из-под пива и сидра, умывая засаленные рожи или напиваясь из пригоршней. Внимание генерала привлекла прорубь, сделанная чуть в стороне и обсыпанная кругом сухой малиновой масляной краской. Стоявшие у нее обезъяноподобные типы с длинными руками и палками не подпускали к ней, кого попало, а только таких же субъектов, перепоясанных малиновыми кушаками. Странные слова доносились до генерала оттуда:
— Куда лезешь? Пароль?
— Господи Иисусе!
— Всегда готовы. Набирай.
«Сейчас бы по ним картечью! — подумал про себя Черевин. — Кстати, что за бардак, я же еще перед парадом распорядился ее зарядить?!»
Генерал повернулся ко всем спиной, дрожащей рукой сдернул тотчас повисшую на серебряной цепочке крышку с одного из газырей на груди алой конвойной черкески, и, вытянув посиневшие губы трубочкой, высосал налитый туда коньяк.
— Смотрите, господа, генерал Черевин верен своим привычкам, — сказал Волкенштейн. — Между нами говоря, он оказывает ужасное влияние на императора. Третьего дня мы слушали пьесу молодого Вагнера, посвященную моей супруге, и она играла ее, а мы все слушали. Даже полковник Клепш слушал! Были гости, правда, без Его Высочества. Как вдруг снизу фантастическое гоготание, мяуканье, крики козла и свиньи. Послали вниз узнать. Оказывается, сын господина Черевина ночует у отца. Вы представляете, что сказал нам этот пропивший всякое понятие о приличии генерал? «Не беспокойтесь, awstriyskoe tshutchelo, вы нам не мешаете»!
— А когда позовут к завтраку? — спросил Феррейра д’Арду, которому статус поверенного в делах впервые за время его пребывания в России позволил побывать в Зимнем дворце на Водосвятии.
— Потерпите немного, любезный виконт, — сказал Марокетти. — Видите, император со свитой уже возвращаются во дворец. Значит, скоро пригласят. В прошлом году завтрак для нас сервировали в Концертной зале, думаю, что и в этот раз столы будут накрыты там.
Наконец пригласили. Дипломаты, придворные дамы, министры и генералы — все они толпой бросились рассаживаться за столами. Церемониймейстеры сбились с ног, рассаживая всех согласно чинам и положениям. Суп из дичи, стерлядь а ля жуанвиль, страсбургские пироги, рябчики и пожарские котлеты, соус спаржа, блинчики рисовые с яблоками, соус из абрикосов и десерт стремительно исчезали в ненасытных утробах, украшенных орденскими лентами, звездами и русскими платьями. Но еще страшнее картина была в Малахитовом зале, где для членов императорского семейства было накрыто три стола. Великий князь Владимир уже плохо владел собой и набросился на еду так, будто он только что приехал из пострадавших от голода губерний. Он не мог понять, как еще год назад также на Водосвятие он презрительно кривил губы от того, что в дворцовой кухне масло для жарки дичи было без нужного, по его мнению, орехового привкуса, и полагал, что здешние повара не лучше кухарки с кухни ночлежного дома. Все казалось ему божественно вкусным, ошалевший лакей высшей выучки стоял столбом, потому что он не успевал упреждать желания великого князя и тот сам хватал желаемые блюда, подвигал их к себе и вываливал в тарелку.
Мария Павловна густо краснела, глядя как шумно и неопрятно жрет ее супруг, не замечая ничего кругом.
— Вольдемар, ты же не любишь спаржа, — сказала она ему. — Разве не говорил ты в прошлом году, что спаржа здесь чистый отрава?
Последний стебелек спаржи выпал изо рта великого князя.
— Отрава? — Владимир Александрович закашлялся и встал из-за стола. Набитое едой брюхо мешало ему выпрямиться, поэтому он так в полусогнутом положении и вышел в соседний Белый зал. Зал был почти пуст, только у окна стоял и курил император, беседуя через переводчика ротмистра Асфендиарова с бухарским эмиром. Сам не маленького роста и довольно тучен телом, эмир выглядел столь же солидно, как и царь, но несравненно более пышно в своем расшитом золотом зеленом халате и чалме. Сперва эмир жаловался, что третьего дня видел возмутительную картину прямо под окнами своих покоев во дворце: возница уморил прекрасного рысака у него на глазах. Эмир даже хотел выбежать и посадить негодяя собственными руками на кол, но вспомнил, что он в гостях, и не стал этого делать. Поскольку единственной страстью эмира были лошади, а Государь их терпеть не мог, вскоре они перешли на разговор о своих наследниках, сидевших тут же неподалеку на диване. Цесаревич Николай Александрович, плечи которого украшали теперь полковничьи погоны, чувствовал себя настолько превосходящим умом и положением десятилетнего мальчишку в халате и чалме, сидевшего с ним рядом, что не мог позволить себе снизойти до разговора с ним. Да и вряд ли тот знал какой-нибудь язык кроме родного.
— Я думаю, что мы определим юного принца в Николаевский кадетский корпус, — говорил император эмиру. — Вашему высочеству следует самому посетить это заведение и познакомился с начальствующими лицами. Полагаю, вам понравится. А чтобы во время учебы к нему относились с должным почтением, я намерен официально утвердить его наследником бухарского престола. Кто останется при нем в Петербурге?
— Осман-бек караул-беги.
— Ага, — кивнул царь. — Караул-беги. Со своей стороны мы назначим к нему воспитателем полковника Демина. Я лично набросаю программу обучения вашего наследника.
— А когда его можно будет забрать домой? — спросил эмир.
— Сразу по выходе из корпуса, через пять лет.
— Это очень долго, — покачал головой эмир. — А нельзя как-нибудь побыстрее? Года за три? Ему нужно выучить только русский язык и военные предметы. Я человек цивилизованный, поэтому не хочу обременять наследника лишними знаниями. Будущему эмиру не нужны всякие астрономии да электричества, они могут расшатать его еще не устоявшуюся в исламе душу.
Тут Государь заметил брата и отвлекся от разговора. Владимир Александрович покачивался перед большим камином, держа передо ртом сложенные щепотью пальцы, будто собирался креститься, и судорожно думал. Думы его были не о великом искусстве живописи, и не о столь же великом искусстве кулинарии, хотя отчасти были связаны с ним, и даже не о судьбах династии: он думал о том, действительно ли Минни знала, что спаржа была отравлена, и не совершит ли он непростительной ошибки, избавившись от этого упоительного чувства чрезмерной сытости и снова возвратя себя в голодное состояние.
— Ники, возьми Тюря-джан и пойдите в детскую, поиграйте, — велел царь своему сыну и тот с неохотой встал и взял мальчишку в чалме за руку. — Поручик, сопроводите их на случай, если сыну эмира потребуется о чем-то попросить.
Великий князь заметил уходивших из зала наследников, и чалма с парчовым халатом на бухарском принце напомнила ему, что после завтрака он с Алексеем Александровичем и другими великими князьями должен нанести бухарскому эмиру ответный визит, а, значит, там его наверняка накормят. Владимир Александрович решительно сунул пальцы в рот. Вышколенный лакей невозмутимо подал великому князю мокрую салфетку.
— А я свой брат не травиль, — смущаясь своего плохого русского, сказал императору эмир. — У нас тоже так было принято — брат брата резаль, один на трон сидел. А я не резаль. И не травиль. Я их крепость Арк посадиль, они там сидят. Ты тоже брат крепость посади. Посмотри, у тебя же хороший крепость.
Эмир обернулся к окну.
— Да если его в крепость посадить, он там через неделю с голоду помрет, — рассмеялся царь.
Из Малахитового зала вышла Мария Павловна с генерал-адмиралом.
— Меня отравили, — сказал жене, тяжело дыша, Владимир.
— По-моему, ты просто обожрался, Вольдемар. Я сидела напротив, на тебя было страшно смотреть. Ты жрал как голодный фольк.
От жалости к пропавшему завтраку у великого князя защемило в желудке, и он бросил тоскующий взгляд на деликатно прикрытый шелковым каминным экраном очаг.
— Я тебе, Алексей, если что, завещаю свою царскую власть, — сказал он брату.
— Да что ты мне можешь завещать! — отмахнулся тот.
— Мне сегодня ночью приснился страшный сон, — сказал Владимир Александрович и, взяв под руки
