— Гм…
Хозяин задумался и, как часто бывает, только в третий раз дошел до настоящего решения.
— У консьержки есть клещи. Я сейчас принесу.
Клещи действительно пригодились. Железные обручи скрежетали и вздувались, гвозди с тихим шипением вылезали из гнезд и, согнувшись в три погибели, падали на пол. Здоровый был доктор, дай Бог каждому.
А когда он упарился и сел на карту Африки, чтобы отдохнуть и просохнуть, квартирный хозяин внес свою долю в это трудное дело, прищемил себе клещами пальцы, продрал железом полу пиджака, сконфуженно улыбнулся и успокоился.
«Кадровый интеллигент, — подумал доктор. — Вот и ходи теперь с дыркой, пока жена не починит…»
Доктор покурил и опять, потрескивая штанами, яростно запыхтел над досками. Крышка за крышкой завернулась и слетела на пол. В первом ящике были шкуры: леопарды, циветты, выдры… Пересыпанные камфарой и нафталином и излучая собственный запах, они так симпатично воняли, что квартирный хозяин от удовольствия даже глаза зажмурил.
— Сами застрелили? — нежно спросил он, дотрагиваясь до какой-то рыжей твари, валявшейся сверху.
— Купил, — честно ответил доктор. Он как-то отвык в Африке врать, да и велика ли штука застрелить дикого зверя.
— Пума? — С таким же успехом хозяин мог, указав на ананас, назвать его по климатической ассоциации бананом.
— Пантера.
— Ест людей?
«Фу, какие они в Европе приготовишки», — поморщился доктор.
— Свиней ест, кур ворует. Она трусиха. Зачем же ей людей есть… На живот ей наступишь, конечно, не поздоровится.
— А это… удавные яйца?
— Страусовые.
— Такие толстые? Как же цыпленок вылупляется? Ведь это какие же мускулы надо иметь!..
Доктор рассеянно посмотрел на хозяина: о цыплячьих страусовых мускулах ему не приходилось думать.
— Почем я знаю. Может, страусиха высиженное яйцо с утеса скатывает, а оно внизу само разбивается…
«Странно, — подумал хозяин. — Два с половиной года в Африке, а таких пустяков не знает».
— А это змея?
— Удав. Самец. Четыре с четвертью метра. Сам дубил.
— О! Наповал?
— Дубил, а не убил… Выделал кожу.
— Ест людей?
— Черт его знает. Не видал, батенька. А кого и слопает, тот не расскажет.
«Обломов какой-то, — решил хозяин. — До чего однако русские люди не любознательны».
— О! Стрелы! — Он оживился. Дотронулся до зазубренного конца и вдруг отдернул руку. — Отравленные?
— Для какой же надобности? Я на них шашлык поджаривал, а вам подавай… отравленные.
«Пресный человек…» — квартирный хозяин разочарованно отвернулся от стрел и поднял с полу коричневый круглый обрубок.
— А это что?
— Слоновый клык. Середина.
— Почему же он коричневый?
— Всегда такие бывают…
— Ну, что вы говорите, — недоверчиво протянул хозяин… В самом деле, с детства он привык думать, что у слона светло-кремовые, словно начищенные зубным порошком, клыки и вдруг — пожалуйте бриться… Полено какое-то темное. Странно…
В дверь постучали.
— Войдите, — любезно хрюкнул доктор, ныряя за ружьем в ящик и показывая входящему ту часть тела, которую обычно не показывают.
Вошел третий сосед, живший напротив. Он из окна видел, как подвезли ящики. Успел на улице познакомиться с доктором и прибежал теперь посмотреть на африканскую кунсткамеру. Разве утерпишь…
Перетрогал все шкуры, тащил их по одной к окну, колупал для чего-то шерсть. Удава понюхал, насчитал вдоль спины три дырки и головой покачал. Брак… Слону из черного дерева под хвост заглянул. Сразу было видно, что знаток.
— Продавать будете, доктор?
— Нет, зачем же. Еще два сежура прослужу, а там под Парижем обоснуюсь, все пригодится. Из рогов кресла сделаю, шкурами кабинет обобью. Мало ли что…
Но у соседа душа заиграла. Кабинет обобьет… Чудак! Выспросил у доктора, почем во французской Гвинее слоновая кость, почем пантеры и змеиные кожи… Грош! Да ведь если с умом пересылкой оттуда заняться, — во какие дела в Париже развернуть можно! Ситроен от зависти лопнет.
От волнения он даже язык высунул и стал в голове цифры к цифрам прикладывать да адреса полезные вспоминать. Вскочил даже от воображания… Такой уж у него характер был: старинное издание Державина увидит, сейчас же комбинации в голове у него заиграют: предложить ли в Нью-Йорк, в университетскую библиотеку, либо в Рим, в Восточный институт. Впрочем, до дела никогда не доходил.
А доктор тем временем все ящики разобрал, мусор страусовым веером подмел, — аккуратный человек был. Кое-что для украшения комнаты отложил, кое-что для подарков: курящим — слоновой кости мундштуки, некурящим — страусовые яйца. Остальное уложил в большой ящик и пошел на кухню к жене, чтобы с ней насчет вещей окончательно посоветоваться.
На следующий день комната до того преобразилась, что сам Робинзон в ней бы с удовольствием пожил. От двери до камина растянулся, весь в косых шашках — циветта и рысь — меховой ковер. Над камином торчали огромные, острые рога гну. По стенам повисли плетеные щиты, копья с красными висюльками и допотопное ружье с огромным облезлым прикладом; над умывальником качалось чучело ящерицы, похожей на гигантского жирного таракана. Все чрезвычайно нужные в домашнем обиходе предметы. На диване распластался леопард, на кровати — антилопа, на комоде — черт знает что.
Жена доктора недаром с раннего утра работала, все пятки оттоптала. Зато когда пришли гости — квартирная хозяйка и вторая жилица — было на что посмотреть.
— Чудесно! Ей-богу, я не узнаю вашей комнаты, — прошелестела жилица, сделав сразу два дела: сказала любезность докторше и замаскированную колкость хозяйке.
— В самом деле недурно, — сдержанно похвалила хозяйка.
Посидели, с трудом балансируя на кожаных марокканских пуфах, пощупали, охая и восхищаясь, суданские пестрые покрывала, которые докторша почему-то называла «кувертюрами». Примеряли грузные ожерелья из слоновой кости, напоминавшие связки бильярдных шаров.
— Очаровательно. Но они полнят, — улыбнулась сама себе в зеркало жилица, втягивая в себя кулебякообразный подбородок… Впрочем, на арбуз, что ни надень, все полнить будет, — эта простая мысль ей в голову не приходила.
Драпировались в леопардовые и пантерные шкуры — и походка у дам сразу сделалась хищной и экзотичной: несомненно, Клеопатра, хотя об этом точных исторических данных не сохранилось, именно так и ходила…
А потом по очереди плотной спиралью наворачивали вокруг себя змеиную кожу. Бедный удав даже и не представлял себе, какое он после смерти получил платоническое удовольствие. Но, увы, что может
