Андрей потянул нас на пустующую лавку. Он был сильно возбужден.
– Или, знаете, например, что делает Иисус синоптиков после крещения?
– Нет, не знаем, – честно ответил я за нас обоих.
– Иисус синоптиков, да будет вам известно, после крещения уходит на сорок дней в пустыню, на ту самую гору Каранталь, неподалеку от которой я и нашел свою рукопись. Спустившись с горы, он идет в Капернаум, что в Галилее на берегу Генисаретского озера, начинает там творить чудеса и только тогда встречает первых своих учеников. В Иудее он появляется только перед самой гибелью.
Иисус же Иоанна после крещения ни в какую пустыню не уходит и ни с каким дьяволом не борется. Уже на другой день после крещения, находясь еще в Иудее, он заводит первых учеников, а на третий день отправляется вместе с ними на свадьбу в Кану Галилейскую. В Капернауме он появляется мельком, возвращается в Иудею и почти все время проводит там, а не в Галилее... Да и вообще все события, все диалоги и все чудеса – за исключением насыщения пяти тысяч, описанных и у синоптиков и у Иоанна, – разные.
Андрей растерянно огляделся, как будто опасаясь, не услышал ли кто-то кроме нас его крамолу, и многозначительно добавил.
– А их учения! И стиль наконец! – они ведь «похожи» друг на друга как Запад и Восток! Синоптический Иисус говорит простым ясным языком, по преимуществу притчами. Речь Иисуса из евангелия Иоанна темна, полна сложных теологических суждений и совсем лишена притч: одна – две на все Евангелие!
– Ну пусть их двое, – искренне удивился я волнению Андрея. – Чего так переживать?
– Как ты не понимаешь? Вчера я был просто заинтригован своим открытием и бравировал им перед Семеном… Но если серьезно взять в голову, что Иисусов двое, то ничего более разрушительного для христианства и придумать невозможно…
– Но почему? Возьми, например, того же пророка Ишайягу. Библейская наука утверждает, что за его книгой скрываются два человека. Иудаизм, допустим, с этим не согласен, но если выяснится, что их действительно было два, то что кому от этого сделается? Ну стало в мире пророком больше. Нужно ли из-за этого горевать?
– Это совсем другое дело, – махнул рукой Андрей. – Если Иисусов два, то которым из них христиане тогда причащаются?
Заметив мой недоуменный взгляд, Андрей счел нужным пояснить:
– Ну как тебе сказать? Это все равно как обнимать женщину, шептать ей: «Люблю тебя», но при этом не представлять себе, кто она вообще такая.
– Что за странные отношения. Я этого не понимаю.
– Христианский Спаситель единственен... в этом азы христианской веры, – устало заключил Андрей.
– Я не знаком с этими азами. Может, просветишь, пока я буду стоять на одной ноге?
– Хорошо, слушай. Всякое человеческое учение, даже духовное, может быть отчуждено от своего учителя. Но не таково христианство. В нем все насквозь лично. Иисус учит не технике, а себе самому, он – путь, истина и жизнь, он – победивший смерть Новый Адам, предоставивший себя всему человечеству. И наконец – хотя это тебе и неприятно слышать, но такова наша вера – он Бог, вочеловечившийся Бог... Он единственен и неподменим... Ты бы послушал, что баптисты говорят. У них в каждой проповеди звучит, что самое главное – это личные отношения со Спасителем. Да и апостольские христиане, как я уже сказал, причащаются телом именно единственного Спасителя... И вдруг их два... Раздвоение Божественной личности... Божественная шизофрения... Таксиль[6] бы лучшего поклепа на Евангелие не навел.
Андрей стал нервно тереть виски. Я никогда не видел его таким.
– Этот мой сон и эти парни в метро, они меня, кажется, и впрямь из равновесия вывели.
– Да, ты действительно сам не свой. Но, по-моему, для твоей веры все же гораздо важнее не сколько Иисусов, а воскрес ли из них кто-нибудь, – попробовал я успокоить Андрея.
– Но кто именно? Ведь в том-то и дело, что, согласно Евангелию, воскресают оба, в то время как необходимым и достаточным является воскресение именно одного… Одно сердце – это здорово, но два – несовместимы с жизнью. Если выясняется, что Иисусов два, то все плывет, все рассыпается... Может быть, тогда вообще никто и не воскрес? Может быть, тогда вообще все небылицы?
– Мы, иудеи, считаем Евангелие небылицей, однако, как видишь, не убиваемся из-за этого. Мы полны оптимизма и не слабее вас верим во всеобщее воскресение.
– Вы верите как бы в теории, а христиане осязают вечную жизнь... И вдруг подумать, что ты осязаешь призрак. Ужасно... Слушайте? А может быть, это просто «штучки Воланда»? Мы же на Патриарших были. Вот сатана нам теперь всякие подставы и устраивает. Ну скажите мне на милость, зачем перед нами эти два голубя расхаживают? Ведь нет больше поблизости голубей, а эти чуть на нас не садятся. Почему их два?
– Ты что, и впрямь рехнулся?! – прямо спросил я.
– Нет, он просто хочет сказать, что это те две самые птицы, в виде которых на двух Иисусов сошел Святой Дух, – засмеялась Сарит.
– Если честно, то меня все это пугает… Хорошо только, что они не белые.
– Брось, Андрей. Это же самое обычное дело, – стал я успокаивать не в меру впечатлительного друга. – Всегда, когда наталкиваешься на какое-то новое или необычное явление, то непременно жди и второе, и третье того же рода. Явления растут как грибы – семьями. Нашел подосиновик, значит, поблизости еще две-три красные шляпки торчат. Подумал про двух Иисусов – значит, везде пары будут мерещиться.
– Может быть…
В эту минуту я вдруг увидел идущего по аллее того самого парня с пепельными волосами, который выцыганил у меня сто долларов.
– Эй, да вот же этот мошенник! – воскликнул я, привставая.
Голуби, шумно захлопав крыльями, разлетелись, а парень, узнав меня, метнулся в сторону и перескочил через ограду бульвара.
Между нами было метров сорок, и когда я добежал до чугунного забора, мошенник уже скрылся в какой-то подворотне на другой стороне улицы, которую как раз в тот момент заполнил поток проезжавших машин.
Из опыта своей службы в Рамалле я хорошо знал, что преследование в такой ситуации, увы, совершенно бесполезно.
– Ушел, мерзавец, – доложил я, вернувшись к скамейке.
– Ну точно «штучки Воланда», – засмеялся Андрей. – Чистая мистика и никакого мошенства!
Уныние его как рукой сняло, и когда мы вернулись домой, Андрей выглядел уже вполне обычно: шутил, толковал превратности российской истории, предвкушал публикацию своей рукописи.
Ночью Андрей, как это уже вошло у нас в обычай, не дал мне по-человечески поспать.
– Надо проверить, что Писание по этому поводу говорит, – сказал он. – Интересно, а у вас это практикуется – вопрошать по Библии о воле Божией?
– Раввины не очень это разрешают, но это евреям нельзя, а русских это не касается. Я думаю, что ты вполне можешь попробовать.
Андрей взял со стола компактную протестантскую Библию из папиросной бумаги, глубоко вздохнул, молитвенно закрыл глаза и наугад распахнул книгу.
- Не может быть!.. – ошеломлено вымолвил Андрей.
- Да что там стряслось? – я хотел спать, и экзальтация Андрея мне немного мешала.
- Ну ты подумай! Я просто не верю своим глазам! – и Андрей зачитал известные слова из Экклезиаста: «Двоим лучше, нежели одному, потому что у них есть доброе вознаграждение в труде их. Ибо если упадет один, то другой поднимет товарища своего. Но горе одному, когда упадет, а другого нет,
