каких Кущах, поверь, речи бы не шло: просто события, описанные Иоанном, отставали бы от описанных синоптиками не на полфазы, а на фазу. Евангельский образ двоится ничуть не хуже, если посчитать, что второй Иисус был распят ровно через год после первого.
– Фаза! Полфазы! Ты хоть видишь, что твоя теория совершенно вздорна с точки зрения библеистики. Это ни то, ни се. Я библейской критике, положим, не очень доверяю, но кое-что читал и кое-что, признаюсь, считаю убедительным. Но твоя критика какая-то совершенно нелепая…
– Потому что это никакая не критика. Я не критикую, я реконструирую события, как они изложены в наличном евангельском тексте. Критика текста у меня самая минимальная. Поскольку я иду согласно материалам рукописи, а не просто по каноническому тексту, я действительно вынужден несколько евангельских фрагментов признать искажениями. Но их совсем немного. Я просто описанные у Иоанна события Кущей связываю с событиями Пасхи в одну последовательность, относя их именно к Кущам, а не к Пасхе. Вот, погоди, что я тебе покажу.
Андрей снял с книжной полки Евангелие и стал его листать.
Я между тем вспомнил о некоторых своих расчетах, сделанных по следам нашей беседы в Старом городе, и подлил немного масла в огонь:
– Я тут, кстати, Андрей, заглянул в одну календарную программу, и, ты знаешь, все сходится! То есть, если Песах пришелся на пятницу – во времена Храма такая возможность существовала, – то наступающий через полгода праздник Ошана Раба также выпадает на пятницу, то есть буквально так, как ты это и представляешь. А само такое совпадение могло иметь место как раз в 30-м году.
– Ну ты слышал, Семен? Каких знамений тебе еще надо? – обрадовался Андрей и дальше стал что-то показывать Семену в Евангелии.
– Смотри. Делается небольшая инверсия: три главы – 9,10 и 11-я вставляются между 5 и 6-й главами, и соответственно 8-я глава смыкается с 12-й. Это единственное «насилие над текстом». Ну и там, где у Иоанна в последних главах написано «пасха», читай «кущи» – вот и все. Когда будет опубликована моя находка, в ней все будет именно так излагаться. Вот увидишь!
– Андрей, ты уверен, что эта тема всех здесь занимает? – поинтересовалась Катя. – Я к вашим прениям, положим, привыкла, но Сарит, как мне кажется, уже скучает?
– Я вся внимание! – отозвалась Сарит, виновато отодвигая лежавший на подоконнике журнал.
– Сейчас я закончу, – сказал Андрей, – только попробую еще с одной стороны все это Семену показать. Пойми, Сема, что Евангелие – это не фотография и даже не картина, это икона. В этом, на самом деле, и состоит необыкновенная и небывалая сила воздействия этой книги. Ветхий Завет в этом отношении гораздо более документален… В Евангелии же описываются как бы реально происходящие события, но все они преображены, все они подчинены керигме – это библейская критика хорошо показала. Она попыталась ободрать этот иконографический слой и под ним обнаружить «исторический документ». Я, например, со многим могу согласиться из того, что тот же Маккоби написал. Но, как верно заметил Ури, поезд ушел. Перед нами икона, а не фотография. И вот я смотрю на эту же самую икону и в одной из ее собственных причудливых обратных перспектив невольно обнаруживаю другое изображение. Знаете, такие картинки бывают? На первый взгляд седой старик изображен, приглядишься – нет, чернобровая девица. Так же и здесь. Удивительная все-таки книга – Евангелие…
– Хотя сколько в твое «изображение» двух Иисусов не всматривайся, в его реальность поверить невозможно. Такая шиза только причудиться может.
– Шиза, говоришь?! Посмотрим, что ты скажешь, когда, наконец, будет обнародован найденный мною свиток!
– Андрей, мне кажется, ты хотел сменить тему... – напомнила Катя.
– Верно, хотел,– подтвердил Андрей. Но лучше бы он этого не делал... – Итак, когда у тебя, Семен, рукоположение?
– Через год примерно.
– Значит, через год ваш с Катей брак превращается в католический?
– Наш брак после рукоположения станет нерасторжим, это верно, – поморщился Семен, беспокойно взглянув на Катю, которая сидела с непроницаемым лицом, – но католическим его можно было бы все же не называть.
Андрей вскочил с места и, сжав руками спинку стула, с досадой воскликнул:
– Не понимаю, зачем, если не верить в вечность брака на небесах, увековечивать его на земле?
– Андрей, ну в самом деле, сколько можно, право... – растерянно пробормотал Семен. – Этот вопрос мы уже обсуждали. В любом случае вечность брака на земле никак не препятствует небесному безбрачному состоянию.
– Чего ты, в самом деле, добиваешься, Андрей? – холодно спросила Катя. – Чтобы Семен не рукополагался?
– Ну вот еще! С какой стати? Через год в нашей секции земного Экзистенционала появится представитель православного священства… Как я могу быть против?
– Чего ты действительно добивался? – спросила Сарит Андрея, когда Семен и Катя ушли. – Чтобы они развелись?
– Не знаю... Просто нервы сдают. Брак священника по канону является нерасторжимым. И вот эта необратимость меня в самом деле давит. Находит на меня что-то порой. Даже загадка связи простых чисел с четными не всегда уже выручает… Понимаешь, бесит, что они стали мужем и женой – и при этом действительно верят, что все это временно, что они затеяли это все только для того, чтобы здесь на земле как-то перекантоваться. Я уверен, что это работа Семена, что это он Кате так мозги заморочил, уверил ее, что в грядущем мире они будут порознь на облачках сидеть.
– А я так поняла, что сидеть-то они собираются как раз на одном облачке, рядышком, в обнимку, но уже лишенные пола, как два ангелочка, – предположила Сарит.
– Так не получается, Сарит. Пол – от слова «половина», если они сидят парочкой, значит, они две половины. Два монаха, например, не могут сидеть парочкой, хотя у них тоже, как и у всех, не должно быть пола, как Семен думает.
– Так или иначе, тебе-то, Андрей, какая разница? Пусть как хотят, так себе и располагаются, если Катя все равно не твоя, – сказал я.
- Не знаю. Обидно, наверно. Обидно, когда гора рождает мышь. Обидно, когда ты хочешь рассмотреть в микроскоп какую-то редкую инфузорию, а микроскоп этот оказывается занят кем-то для раскалывания орехов…
- Ты что считаешь, что Семен Катей орехи раскалывает? – с иронией спросила Сарит.
- Поверь, – серьезно отвечал Андрей, – если бы они действительно были пара, я бы такой досады не испытывал. Но разве что-то невечное можно признать подлинным? В их собственных глазах их брак – фантомный. Если уж вы так мыслите, то в монастырь тогда идите, а не нерасторжимые браки заключайте! Жениться-то зачем?…
– Главное, Андрей, чтобы сами супруги в гармонии находились, а не их брачные идеалы и их мысли, – заметила Сарит. – Идеям вообще не следует слишком много значения придавать.
– Кстати, когда уже, наконец, день рождения у твоей Татьяны? – спохватился я.
– Действительно! – поддержала Сарит, которой я недавно проболтался относительно брачных планов Андрея.
– Он прошел уже... – вздохнул Андрей.
– Как прошел?! – удивился я.
– Прошел. Уже больше месяца... Это удивительная история. Даже страшная в каком-то смысле. Ну, для меня.
Мы с Сарит вопросительно смотрели на Андрея.
– Представьте себе, за неделю до этого дня рождения, когда я уже внутренне согласился на этот брак, она пришла ко мне сюда и сказала, что уже несколько месяцев ей выказывает знаки внимания один человек и что на днях он сделал ей предложение. Спросила, соглашаться ли ей? Я понимал, что она пришла не за советом, а за ответом. И вот вместо того, чтобы закричать: «Выходи лучше за меня!», я возьми да ляпни: «Танечка, я не вправе давать тебе такие советы. Только ты сама можешь решить этот вопрос». Сам не понимаю, как это у меня выговорилось... Как это я позволил умыкнуть у себя из-под носа чудесную
