весь Виго в полном составе и обосновался. Во главе с Каудильо своим. Или кто тут у них. Альгвасил? Ни фига я в испанских градоначальниках не петрю.
Но мне они и в пень не упёрлись. То-есть, абсолютно. Мне надобно машину заправить, да обиходить её по чек-листу, да успеть самому поспать малехо перед вторым этапом. И всё это проделать как можно более шустро. Особенно последнее. Я с семи часов утра на ногах. Глазки слипаются и не смотрят уже. На Старой Земле вторые сутки пошли. Устал, как Бобик на лисичке. Не могу лгать.
В наличии же имеем диспетчера, увлечённого кровавым зрелищем противоборства человека с быком, и забившего на всю окружающую его реальность, а также полное отсутствие всяких разных механиков, и прочих всяко-разных аэродромных специалистов, что придают аэрофилдам смысл существования и неповторимый колорит, во всех иных местах отсутствующий. Попробовал я деликатно переключить внимание этого достойного человека на себя:
— Уважаемый! Мне бы керосинчиком заправится поскорее?
Нарвался на грубость и взгляд озверелый.
— Пор ке коньо? Но мэ ходас, идиота де лос кохонес! (Грубая брань на испанском языке
Катя густо покраснела на его несдержанный спич, но от комментариев воздержалась. Ну, здрассте!.. Дожилися! Не то, чтобы я всё доподлинно понял, чего он такого мне сказал… но… 'идиота' прозвучало вполне доходчиво. Ну, семь-восемь! Нехорошо! Надо лечить. Я его, конечно, могу понять, фаната этого перевозбуждённого. Но простить? Лицо ему надо побить, может быть? Выключу ему телевизор, он на меня моментально в драку сунется. Я так думаю. Тут-то я ему лицо и отрихтую. И буду прав. По всем понятиям. Но для начала попробую вербально его в чувство привести, мучачо-мачо этого. Напряг я свой испанский. 'Каррамба' — это как-то слабовато будет… Стрелянто-пистолетто — уже многовато будет. Перебор. Но пусть себе тихо поприсутствует при разговоре. А ещё я по испански вот чего знаю:
— Бачьями ил куло, кулонэ! Чуччями иль каццо, лэккакацци. Трабайдор, мля, нашёлся! (Ещё более грубая брань на испанском языке:
Катя густо покраснела на мой несдержанный спич, хихикнула в кулачёк, от комментариев с трудом, но воздержалась. Зато на воспитуемого моё заявление произвело самое непосредственное воздействие. Вернулся организм в реальность, как миленький!
— Аааа!! — взревел организм и, видимо наглядевшись на бычьи ухватки, а то и впитав их с молоком матери, устремился в атаку, надув кулаки до нереального объёма, пуская струи пара из ноздрей, всхрапывая и сверкая алыми очами. Мне отчего-то сразу анекдот про солдатскую смекалку вспомнился. Ну, тот, где рота вражеских автоматчиков окружила высоту, обороняемую рядовым Петровым: 'Тут-то мне и пи… треньдец!' — смекнул рядовой Петров'
— Бе!! — догадался ответить я ему, и подумал, что со мной сейчас поступят, точно как с давешним тореадором. Затопчут копытами, подденут на роги и выкинут в компостную ямку. На последующее перепревание с целью получения плодородного перегноя. Одним лишь чудом и, видимо, личными хлопотами заступницы нашей Богоматери, удалось мне убраться с траектории движения этого бизонообразного человека. Только ногу я убрать не успел, об которую и довелось ему запнуться. Что позволило мне огреть означенного 'торро' кулаком вдогон по затылку. После чего экземплярчик немного покалечил дверь, вышибив буйной головушкой и оную дверь, запертую на защёлку, и саму защёлку. Вместе с замком и дверною ручкою. От чего пришёл организм в полное изумление и сомлел, впав в совершенную бессознательность. Готовенький. Перезагрузка операционной системы.
Столь энергичное явление диспетчера народу незамеченным не осталось. Окружили мореходы свежеприготовленное тело, волнуются. Жестикулируют. Обсуждают перспективы выживания тела. Мне как-то зябко сделалось. А ну, как я его… того?
— Кать! А я его… не того!? — потом виновато пожал плечами — а куда было деваться? Быкует диспетчер!
Катя у меня всё ж хоть и бывший, но медицинский работник. Поди живого человека от жмурика свеженького отличить сумеет. Катя подошла, пульс на теле обнаружила и велела для начала водичкой его обработать, путём сбрызгивания, а сама в аэроплан за аптечкой устремилась.
Пришлось побрызгать водичкой и остудить немного разгорячённый гневом процессор. О! Тело глазками захлопало! Живёхонькое, значить! Теперь немного морали:
— Не кажется ли вам, благородный дон, что кабальеро в присутствие дам, должны быть более сдержаны в проявлении эмоций?
— О! Диос! Извините сеньор! Прошу прощения сеньора! Я так увлёкся, что совершенно ничего не соображал. Миллион извинений, сеньор!
Этот лепет мне уже вернувшаяся Катя перевела. Какой культурный дон оказался. А так сразу, и не подумаешь!
— Керосин, кабальеро! Мне нужно заправить самолёт керосином! — и совершенно по инерции добавил, почему-то по-немецки — Ду гейст мир ауф дэн зак! (Ты меня задолбал!).
По-немецки он тоже всё понял. Покраснел, как мулета, и дематериализовался. Через минуту заправщик уже стоял перед 'Караваном', а дон 'Педро' торчал на стремянке и держался за заправочный 'пистолет'.
Вот, а вы говорите — гуманизьм! Добрым словом и пистолетом… За полчаса все мои проблемы были решены и все положенные суммы уплачены. Надул я под крылом матрасик полутораспальный, накинул сетку антимоскитную, ибо жужжали сволочи, завёл на мобильнике будильничек на 29:40, накрылся той сеткой с головой и по-детски доверчиво отдался Морфею. Только сандалики и снял.
Разбудил нас Монморанси. Он, в отличие от меня, будильник услыхал и принялся нас с Катюхой обнажать, стягивая полог. Ловко увернувшись от моего пинка, ухватил нежно зубами большой палец и, слегка играя челюстями, принялся его пережевывать. Я замер:
— Ой, встаю! Уже встаю! Отпусти пальчик, негодник! Щекотно ж, зараза ты сильнопятнистая! Отпусти, кому сказал!
— Рррр!
— Порычи мне еще, Навуходоносор. Самая тебе пора пришла поступить на тримингацию. Вот доберусь до тебя, как гуся ощиплю!
— А не фиг тут валяться. Вставать пора! Лететь пора!
— Так я и встаю. Но ты ж меня подвижности лишаешь. Лучше бы сбегал да мне кофейку сварил. Надо же принять ваааннууу… выпить, наконец, кооофеее!
— Еще и ботинки тебе почистить заодно? Не фокстерьерское это дело — кофе варить. Я и так этих… твоих, которые рыбой насквозь пропахли, запарился отгонять. Особенно самый мелкий у них настырный! Лезет и лезет. 'Пора лететь — пора лететь!'. Можно, я его укушу?
— Сейчас, милый, я сварю кофе… — пробормотала сквозь сон Катерина и перевернулась на другой бок.
— Нельзя! Он наш пассажир.
— Ну, нельзя, так нельзя. Тогда я еще немножко посплю, — отозвалась Катя. — Милый, вели Морсу не рычать!
— Блииин! С кем поведешься, с тем и наберешься! Теперь и она туда же — Морсом обзывает! Слова не рыкни! Я мать…перемать… Монморанси! Не Морс! Сами вы все тут морсы прокисшие! Уйду я от вас. Вот! В самолет спрячусь. А вас пусть этот рыбо-тухло-ловщик вонючий, со товарищи своими вонючими, от хищников диких стережет. Умываю лапы!
И ускакал в темноту.
Ну, привет… А мой кофе? Зевнул я с риском для челюсти, глянул на мобилку — и правда, вставать пора. Плавненько с надувастика соскользнул, сунул ноги в плетенки, Катю осторожненько на ручки взял и на рабочее место мягонько водрузил. Пусть еще немножко поспит, страстотерпица моя. Сдул матрас, закинул его в хвост. В кого-то попал. Потом сбегал в техничку, морду лица сполоснул и побрился. На автомат кофейный посмотрел, сразу мне что-то кофе пить расхотелось. Пассажирам своим, которые тоже дремали,
