попугай достал кота.
Он дразнил его, клевал, ходил у ног.
Кот однажды совладать с собой не смог.
Пара пёрышек зелёных на окне,
Кот исчез потом с балкона по весне.
Сколько судеб в старых снимках, сколько лет…
В годы прожит
Сядем с дочкою на кухне мы вдвоём,
Полистаем вместе старенький альбом.
Хочется тебе помочь. Нечем.
Ну, поплачься на груди, что ли?
Этот странный и пустой вечер
Словно создан для чужой боли.
Для моей бы подошёл тоже,
Но на несколько веков раньше.
Ведь страданья у людей схожи…
Просто я тебя чуть-чуть старше.
Натюрморт
На старой клеёнке расцветки неброской
Повытерли годы цветы и полоски,
И бледное блюдце с отколотым краем
Венчает лимонная корка сухая.
Растаяло масло в зелёной маслёнке,
Просыпалась соль из хозяйской солонки,
А сам он взирает серьёзно и строго
На дом свой родной перед дальней дорогой.
Внимательно смотрят глаза с фотоснимка
А дочка с женой тихо плачут в обнимку.
Никто и не думал, а вышло-то вот как …
Под хлебом в стакане «Столичная» водка.
Мопассан
Час пик. Метро. Рассказы Мопассана
У девушки, стоящей надо мной.
Вагон – битком, и смотрится чуть странно
Нелепый плащ и шарфик кружевной.
Старательно накрученные пряди,
Невзрачное колечко с бирюзой...
И хочется спросить – чего же ради
Таскаете тяжёлый том с собой?
Уступит место молодой парнишка,
Она, от чтенья глаз не оторвав,
Кивнёт, уткнувшись в старенькую книжку,
Одной из героинь рассказа став.
Февраль
Б. Пастернак (1912)
Минус двадцать, февраль и Питер.
Дом не топят вторые сутки.
Спать ложусь – надеваю свитер,
Всё равно замерзают руки.
Карандаш со свечой на кухне —
Девяносто квартир без света.
Этот мир несомненно рухнет…
Свет в ночи – вечный путь поэта.
Как же можно так жить, послушай!?
Мы в культурной столице, вроде?
В феврале умер Саша Пушкин,
А курок до сих пор на взводе.
Убиваемся, убиваем…
Бьёмся грудью об лёд, что толку?
Лишь любовью обогреваем
Этот день, эта жизнь, и только.
Взгляд назад – оседают лица.
Как же душно мне здесь, как душно!
С февралём я готова слиться,
Мне чернила искать не нужно.
Родина
Петербургские трущобы,
Го́рода окраина.
Рассыпаются «хрущобы»,
Гибнут без хозяина.
Нет воды горячей летом,
А зимой, как водится,
Весь квартал сидит без света —
Свечками обходится.
Жгут бомжи костры в подвале —
Стены в чёрной копоти.
Дверь отмоется едва ли…
Им бы наши хлопоты!
Эх! Весёлый мой посёлок!
Хулиган на гопнике!
С Коллонтай до Новосёлов —
Панки, фрики, готика…
За стеной опять веселье —
Вечная бессонница.
Что ни ночь, то новоселье,
Некогда опомниться.
После трёх – орут в полсилы,
Затихают вроде бы…
Дочь вчера меня спросила:
«Что такое Родина?»
Школьная фотография
Типичный снимок
Типичной школы.
Кто с кислой миной,
А кто – весёлый.
Девчонки в платьях,
Мальчишки в «двойках».
Вот это – Катя,
А это – Борька.
У Машки рожки —
Понятно людям:
Петров Серёжка,
Он Машку любит!
А вот Иришка,
Моя подружка.
У нас с ней книжки
Важней игрушек!
Дружили так, что
В огонь и в воду!
Забылось как-то,
Затёрли годы.
Теперь всё реже,
По юбилеям…
А я-то где же?
А я – болею.
Павел Волчик
Что мне в шелесте листьев?
Молитвы девичьей прошение…
В этом парковом храме
Деревья поют об одном:
Пережить холода в городах
И другие лишения,
Целовать южный ветер
Зелёным трепещущим ртом.
Ты вошла в кабинет,
Разметав в свежем воздухе руки,
Шлейф обманчивых слухов
Втащив в незакрытый проём.
Нет слюнявой романтики
В тихом молитвенном звуке,
Только веток качание
В небе моём голубом.
Ты взяла молоток —
Застонали отчаянно гвозди
От ударов по шляпкам
Взревел обезумевший дом,
И доскою закрыв
Облаков белоснежные грозди,
Ты ушла. Я остался сидеть
Под забитым окном.
Не ищи торжества —
Я не злюсь, неумелый мой мастер.
Отболела на сердце горячем
Живая тоска.
Что мне в шелесте листьев?
В нём нет твоей мстительной страсти…
Я люблю и дышу —
оторвалась
от рамы доска.
Лихо ночное лапой остылой
Звёздные зёрна в ступе месило,
Пыль пропуская сквозь хвойное вито,
Сыпало сахар в земное корыто.
Иней звенел в предрассветном покое.
Город покрылся алмазной мукою.
Вышел из дома, пошёл к электричке.
Тоненький месяц девичьей ресничкой
Лодочкой в море пурпурном купался.
Сверил часы, всё на месте, собрался.
Вдруг, отражаясь от стёкол машинных,
Жарким хребтом разрезая вершины,
Чудище доброе влезло на крыши,
Иней слизало с асфальта и дышит.
Лихо ночное зарёй закатилось,
В тени домов убежало и скрылось.
Кто-то поджёг в небесах занавески,
В дымчатых струйках сияют подвески:
Труб заводских не погашены спички!
Я на работу спешил по привычке…
Предчувствие
Море золотое станет хлебом…
Тучи взбухнут жидким серебром,
Ласточки, придавленные небом,
Взрежут нивы шёлковым серпом.
Ветер по лесам тугой пригоршней
Вычешет трухлявый сухостой.
Чаще запорхает хищный коршун,
Над равниной мертвенно-пустой.
Рыбьей чешуёй заблещут лужи,
В лихорадке спляшут провода,
И внезапный шквал обезоружит
Неженок, живущих в городах.
Как пою я в этой пьяной буре!
Как душа резвится вместе с ней!
Я вожусь с устройством новой сбруи
Для моих Пегасовых коней.
Дикий храп пускай тебя не будит,
Не нарушит цокот выдох-вдох,
Под периной трепетные груди
Не встревожит утренний всполо́х.
Не услышишь шороха и всплеска,
Не поднимешь замерших бровей,
Только всколыхнётся занавеска,
В полутёмной комнате твоей.
Ольга Воронцова
Вниз с холма сбегают две дороги:
На одной – толпы безликой след,
На другой – смешной и длинноногий
Полунищий юноша поэт.
Но, увы, никто ему не внемлет
В чёрно- белом мире без прикрас —
Он не сеет и не пашет землю,
Не кутит в корчме в досуга час.
Он виновен в том, что звуки лиры
В колыбели с детства услыхал
И увидел все богатства мира
Через призму сказочных зеркал.
Муза шепчет, не даёт покоя
(Сам поэт лишь ведает о том),
К небу вознесён своей строкою,
Он изгоем стал в краю родном.
И живёт он вечно одиноко
В стихотворном мире на листе,
Ведь в своём отечестве пророка
Не признали даже во Христе.
Шахматы
В моей стране всегда война.
И в клетке чёрного квадрата
Я одинока, но сильна,
Я – Королева Шахамата.
И в центре шахматной доски,
На самом чёрном в мире троне,
Я засыхаю от тоски
По беломраморной короне.
Квадратный мир безумно мал,
А я хочу простора власти;
Мой господин – как мой вассал,
А я желаю взрыва страсти.
Чужой престол в моих мечтах,
Чужой Король, как змей для Евы.
Мой
