слова, заперлась в горнице, в немыслимо короткое время переоделась, выпорхнула в заднюю избу легкой нарядной бабочкой, набросила на узкие девичьи свои плечи жакет, чмокнула сперва мать, затем дорогую гостью в щеки, сверкнула карими, огромными на худом личике глазами, выбежала на улицу, а тремя минутами позже уже сидела одна в своем кабинете, перебирая без всякой цели лежавшие на столе какие-то ведомости, счета, накладные, путевые листы; руки ее в точности воспроизводили тот ералаш, который был сейчас в ее голове: потом ей потребуется не один день, чтобы привести в порядок все эти бумаги. Пока же, собрав в кучу, она ворошила их, комкала, роняла под стол, поднимала, снова стряхивала под ноги, мяла там, прокалывая острым каблуком туфельки, входившей только что в моду. Вскоре к ней стали заглядывать люди, спрашивали ее о чем-то, чего-то требовали, совали ей под нос какие-то бумажки с колонками каких- то цифр, но лица людей расплывались перед ее глазами, а бумажки она брала, совала в общую куну и глядела, не видя, на человека, который протягивал руку и требовал возвращения своей бумаги — ее всего- навсего требовалось лишь подписать и вернуть посетителю. Словом, Надёнка была как в угарном чаду, и не ее вина, что входившие в бухгалтерию люди не понимали этого. Но и их винить нельзя, и вообще никого нельзя винить, потому что в жизни человека бывают минуты, когда он как бы разом переселяется в иной мир, неведомый и загадочный, когда еще и сам не знает, что это за мир и как он туда попал, а люди, пришедшие к нему в том реальном, будничном мире со своими реальными и будничными докуками, люди эти не в состоянии попять такого человека.
Надёнкина мать, напротив, тотчас же поставила все на практическую ногу. Поначалу она тоже выказала радость, но не столь бурно; причиною тому были как раз практические соображения. Она опасалась того, что ее сватья возгордится сверх всякой меры, коли увидит особенное сияние на ее, Штопалихином, лице. Чтобы этого не случилось, Матрена заломила по старинке такую кладку за свою дочь, что у сватьи глаза едва не выскочили из орбит.
— Креста на тебе нет, Матрена! Какая кладка? Ты, знать, забыла, в какое время живешь? — изумленно вопрошала Авдотья Степановна, решительно не ожидавшая такого оборота дела. — Коли так, готовь приданое побогаче. Бесприданница нам не нужна. — Припугнув собеседницу, Авдотья Степановна выжидающе примолкла, изобразив на своем челе обиду.
Матрена Дивеевна, почувствовав, что малость пересолила, поторопилась успокоить сватью:
— Да это я так, для смеху, какая нынче кладка, какое приданое! Лишь бы любились, жили дружно. А мы бы, сяарухи, радовались да дивовались на них…
— Вот и я так думаю, Дивеевна! — подхватила, светлея лицом, Авдотья Степановна. Но все-таки добавила: — А свадьбу надоть сыграть по-человечески. Не шибко громкую, но все ж таки…
— А как же, — быстро согласилась Штопалиха, — что мы, ай хуже других людей. Такую пару нужно всему миру показать, чтобы с поездом, чтобы постель пронесть по главной улице, чтобы с девишником…
— О девишнике ты, мотри, зря, Дивеевна. Не согласится Авдей. Жизнешка-то сейчас больно тижелая, не до девишников. Да и с поездом будет загвоздка. В колхозе осталось десятка три лошадей, и те клячи, а на быках не повезешь невесту с женихом.
— У соседей, в Панциревке попросим. У них, вишь, лошади посытее.
Решив этот вопрос, они приступили к другому — стали определять день свадьбы. Обеим хотелось сыграть ее как можно быстрее; не открываясь друг другу, боялись одного — того, как бы Авдей не передумал; с ним могло такое случиться, от его матери не укрылось его какое-то лихорадочное, беспокойно-болезненное состояние, его смятенность, когда он в неурочный час прибежал домой и прямо с порога объявил о желании жениться на Скворцовой. Матрена же, хоть ничего такого и не видела, тревожилась тем, что новость эта свалилась на нее и ее дочь слишком уж неожиданно; многоопытная в житейских делах, она не могла не думать о том, что такое быстрое решение Авдей мог принять под влиянием какой-то большой размолвки с Феней, что со временем он может Остыть, отойти душой и станет искать примирения; значит, надо торопиться, надо ковать железо, пока оно горячо…
— Чего тянуть? В воскресенье и справим. У Надёнки постель готовая. Самогону несколько четвертей нагоним, заколем по баранчику — и с богом, — сказала Штопалиха.
Авдотья Степановна сейчас же согласилась с ней.
О главном столковались, теперь бы разойтись по домам и заняться подготовкой свадьбы, но они не могли быстро расстаться в такой день. Обсудили еще множество мелких дел, заглянули в завтрашний день, когда у их детей появятся свои дети. Когда дело дошло до этих последних сватьи заговорили разом, расцвели, помолодели вдруг. Штопалиха сообщила доверительно:
— Хоть и говорят, что нельзя детское приданое готовить загодя, я все-таки справила. Украдкой от Надёнки уложила в свой сундук пеленки, распашонки, носочки, даже пару штанишек. Выстегала сама — Надёнка и не видела — два теплых одеяльца. Клинышки сохранились с моей еще свадьбы. Пригодились теперь.
Под конец едва не повздорили. Штопалиха объявила вдруг, что жить молодые будут у нее, потому что Надёнка — единственная дочь и ни за что не захочет покинуть ее, мать. Но тут нашла коса на камень. Авдотья Степановна запротестовала:
— Это как же? Что ж он, аль в зятья к вам? Аль у него нету своего дома? Где это видано, чтобы парень уходил из своего дома к невесте? Да нас засмеют. Нет уж, Дивеевна, по-твоему не будет. А ежели твоя Надёнка не захочет пойти к нам, то и пускай живет с тобой, а мы поищем невесту в другом доме! ч
Штопалиха струхнула теперь всерьез.
— Да что ты, Степановна?! Господь с тобой. Это я так… Можа, думаю, тесно у тебя и протчее. А так, что же, где им пондравится, тама пущай и живут себе. Их воля.
— В свой дом приведет Авдей молодую жену. Вот и весь мой сказ. И нечего об этом! — отрезала Авдотья Степановна.
— Хорошо, хорошо, сватья. Я согласная.
На том конфликт был исчерпан. Сватьи расцеловались. Штопалиха проводила Авдотью за калитку. На широком лице ее плавилась довольная улыбка, когда она провожала глазами только что обретенную родственницу. Вернулась в избу не прежде, чем та скрылась в ближайшем проулке. Вернувшись же в избу, открыла дочерин сундук, вынула, пересчитала, осмотрела всю ее справу, вновь аккуратно уложила и, удовлетворенно вздохнув, вышла в заднюю избу, чтобы обдумать, за какое дело приняться в первую очередь. Нашла, что надо затевать барду. При этом в мыслях похвалила себя за то, что третьего дня смолола мешок заработанной дочерью ржи. «Душа, знать, чуяла», — подумала она и направилась в чулан, где стоял тот мешок. Однако не притронулась к нему, потому что была до краев наполнена другим грузом, носить который далее была не в силах: Штопалиха должна была поскорее, сейчас же, сию же минуту поделиться с кем-то своей семейной радостью. На ее сч: астье, кто-то постучался в сенную дверь и голосом Пишки вежливо спросил:
— Можно к вам, Дивеевна?
— Заходи, заходи, Епифан! Всегда рада гостям! — отозвалась хозяйка. — Когда приехал? Слышала, ты в городе был. Ну как с глазом? Исделали?
— Сделали. Да ты приглашай в избу, тут темно, не увидишь моей обновки.
— И правда, чего же это я стою, дура старая. Проходи, проходи, Пишенька! Я те, милок, какую новость-то сейчас сообчу!
— Слыхал, слыхал про твою новость, Дивеевна…
— От кого это? — спросила Штопалиха, немало подивившись тому, что можно узнавать о новостях не только от нее одной. — Кто сболтнул? — добавила обиженно.
— Зять твой, кто ж еще, — сказал Пишка. — Я уж полсела обежал, глазом своим хвастаюсь. Заглянул часом и к Авдею. Ну и, значит, того… Да ты сама-то подыми на меня личность свою, глянь!
Штопалиха запрокинула голову и долго рассматривала Пишку. На нее смотрели два совершенно одинаковых глаза. Только один из них жил, подмигивал, подмаргивал, как всегда, дерзко и загадочно, а другой хранил полнейшую неподвижность, как бы давал Пишкиному собеседнику хорошенько рассмотреть себя, узнать наконец, каким бы должен быть Пишкин глаз без этого вечного подмаргивания и подмигивания, без постоянной загадочной усмешки. Оттого, что сработанный каким-то неизвестным саратовским умельцем глаз находился в статичном, раз и навсегда заданном ему положении, что веко
