оторви меня от этого руля проклятущего, приведи хоть на один день в село, меня и зачнет качать из стороны в сторону. Места себе не нахожу! А тут… — она умолкла, проследила глазами за сыном, который уже вскарабкался на трактор и теперь, наверное, вообразил себе бог знает что.
Солнце уже миновало половину небес и клонилось к закату. Большой мар, подсвеченный сбоку, отбрасывал длинную конусообразную тень; на другом кургане землемерная вышка поместила неподалеку от себя такую же вышку из тонких, изломанных теней; серебристая паутина, зацепившись за верхнюю перекладину первой, реальной вышки, силилась другим концом ухватиться за ту, призрачную, но не могла и порхала, сама уж вроде бы и невесомая и нереальная. Феня залюбовалась ею, в глазах опять зарябило, они ослезились, и она повернулась к подруге:
— Пойдем скорее. Катерина ругает вон уж нас.
Ели молча. Не ели, а насыщались, потому что еда была невкусная, как ни старалась стряпуха как-то сдобрить ее комочком сала да пережаренным в том же сале луком; галушки, хоть и были малыми в размере, все же царапали горло, а разжевывать их не хотелось 5 проглоченные целиком, они быстрее наполняли брюхо и создавали иллюзию сытости. В какую-то минуту — Феня не заметила ее — она перестала есть, спдела за столом спиною к будке, а лицом к селу. Не хотела думать, а думала. Где он там сейчас? Что делает? Думает ли о ней? И что он решил? По глазам его она видела в последнюю минуту, что он что-то надумал, и скорее всего нехорошее для нее. Но что?
— Маш?
Но за столом уже никого не было. В стороне, у котла, Катерина мыла посуду. А на приступке, по которой трактористы подымаются в будку, сидели Тишка и Мария Соловьева. Тишка склонил на ее колени свою кучерявую голову. Маша бездумно глядела на нее, изредка запуская пальцы в его жесткие волосы.
— Вы что, ищетесь, что ли? — вяло спросила Феня.
— Ищем, да никак все не найдем, — усмехнулась Мария. — У тебя, Фень, нет ли какой-нибудь мази?
— Зачем тебе?
— Для него вот. Лицо-то вспухло. Как, скажи, у Колымаги стало. Даже поширыпе.
Феня порылась в кармане, достала баночку вазелина.
— На, смазывай. Да смотри не приголубь опять.
— Не дай бог! — испугалась Мария. — С нас довольно.
— Богу молись, а черта не гневи, — обронила у своего котла Катерина и, крестя рот, вздохнула: — Эх, хехе-нюшки-хехе! Грехи наши тяжкие!
— Ты что там, теть Катя? — забеспокоилась Мария.
— Да так, об своем…
14
Авдею потребовался целый час, чтобы дозвониться до директора МТС. А когда все-таки дозвонился и узнал от самого Федченкова, что требуемых Авдеем запасных частей нету, а гусеничный трактор прибудет не раньше весны, пожалел, что понапрасну затратил время, которое ему было нужнее для другого дела. Разговаривая по телефону, он видел через полуоткрытую дверь председате-лева кабинета, как из соседней комнаты выскочила юная бухгалтерша — Надёнка Скворцова и скрылась за входной дверью. Последние слова директора относительно гусеничного трактора выслушал рассеянно и теперь не знал толком, по какой причине машина эта придет в их колхоз с таким опозданием. Повесив трубку, Авдей выбежал на улицу, но Надёнкин, как говорится, и след простыл. Он глянул в одну, другую сторону, но нигде ее не увидел. Зашел за один угол, за другой, вышел за глухую стену — Скворцовой нигде не оказалось, а ему очень хотелось захватить ее одну в бухгалтерии и разом порешить задуманное дело. Поглядел на часы: сообразил — Надёнка ушла домой обедать. Двинулся было по направлению Штопалихиного дома, но на полпути передумал, повернул к себе, почти вбежал в избу, с ходу выпалил изумленной Авдотье Степановне:
— Готовься, мать. Женюсь!
— Не бывать этому! — выкрикнула та, хватаясь за сердце.
— Как не бывать? — в свою очередь удивился он, не сообразив поначалу, что говорят и думают с матерью о разном. — Ты же сама мне все уши прожужжала; «Женись, женись на Надёнке Скворцовой», а теперь…
Авдотья Степановна просияла:
— Господи! А я-то, грершица, подумала… Слава те, услыхал мою молитву, всемилостивец! Давно бы так-то! — Она зачем-то метнулась в горницу, выскочила оттуда, забегала по задней избе, тычась, точно слепая, во все углы, не зная, что ей делать, что предпринять, куда в первую очередь надо побежать и кому раньше всего поведать о своей великой радости. На какое-то время, однако, потеряла и память и рассудок, наконец пришла в себя, спросила: — Ты что ж, сынок, уже посватался?
— Да я ее и не видел, не говорил еще с ней, — сказал он, смеясь? его потешал возбужденный вид матери, ее суматошные, бестолковые движения. — Ступай ты к Скворцовым.
— Сейчас, сейчас, Авдеюшка! Я мигом. Только ты-то не умыкнись куда. Сиди дома. А я мигом!
Наспех покрылась шалью, на бегу застегивая кацавейку, она побежала сперва не к ПГтопалихе, а к Аграфене Ивановне, полагая, что лучше будет, если та пойдет вместе с нею и будет за сваху. Авдотья Степановна была совершенно убеждена, что подруга ее будет не меньше ее, Авдотьи, рада такому исходу дела. И уж никак не думала, что вчерашняя ее союзница в одну минуту обернется ярой супротивницей. А произошло именно это, повергнувшее Авдотью в крайнее недоумение.
Выслушав принесенную ей новость, Аграфена Ивановна собрала сухие губы в щепотку, окинула гостью сердитым взглядом, задышала часто, неровно. Молвила с великою обидой:
— Моя Фенюшка аль хуже Надёнки, вертихвостки этой? И сынку твоему аль не совестно? Морочил, морочил голову бабенке, а теперь в кусты? Можа, она уж понесла от него? Ить жилн как муж с женой. Почесть, открыто. Если бы не мы с тобой да энта сплетница Штопалиха, они бы давно сошлись и жили, как все люди. Мы им поломали жизню… -
— Постой, постой, кума, — с трудом протиснулась со своим словом вконец сбитая о толку Авдотья, — да как же это так? Ты ить, матушка, сама…
— Мало ли чего я. У кого хошь могет разум помутиться! Вот и у меня… Иди, иди, Авдотья, из моего дому. Не доводи до греха. И чтобы ноги твоей… А сынка твово… коль увижу… в глаза его бесстыжие наплюю. Вот! Да лучше-то моей Фенюхи найдет ли он бабу! Ох, доченька, горюшко ты мое, нашла с кем связаться! Не стой ты, Авдотья, уходи, ради Христа, не то вот схвачу кочергу…
— Ты, кума, никак свихнулась? Господь с тобой. Свят, свят, свят! — крестясь, пятясь, Авдотья Степановна задом подтолкнула дверь, выкатилась в сени, а потом во двор, едва не упав на приступках крыльца.
Оставшись одна, Аграфена Ивановна тяжело опустилась на скамейку и горько задумалась. Вспомнила про тетеньку Анну, про то, как та пыталась вразумить ее, Аграфену, говорила, чтобы она и ее союзницы оставили Феню и Авдея в покое, не устраивали на них гонений. Не послушалась, дура старая, а теперь что же получается? Авдей женится на другой, а Фенька опять останется одна, опять будут приставать к ней мужики, не давать ей проходу, а надолго ли хватит ее, чтобы отбиваться от ухаживаний, ведь она живой человек, молодая, пригожая, и впрямь Ивушка, гибкая, как лозинка таловая. «Что же я наделала? — сокрушалась Аграфепа Ивановна. — Будут теперя насмехаться над дочерью, глумиться над ней. «Брошенная, — скажут, — на Надёнку Скворцову, соплячку, променянная…» Да и мне-то теперь на люди нельзя будет появиться… А Матрена-то хороша! Вон куда она метила, а я, безмозглая баба, помогала ей…»
В то время как Аграфена Ивановна корила себя, казнилась душой, в Штопалихином доме царствовала та радостная, озаряющая всех и вся суетливость, какая приходит вместе с давно желанной, но неожиданной вестью. Надёнка, узнав, с какою целью заявилась к ним Авдотья Степановна, приняла приличествующий ее юному возрасту и положению вид, то есть вспыхнула вся, не проронив ни единого
