не видал?..
— Видал, но все ж таки интересно, — отвечал Тишка, поворачиваясь к купальщице спиной. — Вылазь, не съем…
Она вновь вышла на берег, забежала за куст, оделась там, подошла к бывшему бригадиру, глядела на него прямо, с едва просвечивающейся улыбкой, поправляя на запрокинутой голове мокрые темные волосы. Державшаяся в ее зубах заколка придавала ей несколько надменный, вызывающий вид. От нее пахнуло на Тишку здоровой бабьей свежестью; млея, он невольно прищелкнул языком, сказал:
— Ишь ты какая!..
— Какая уж есть! — с напускной строгостью ответила она, заключив: — Только, Тишенька, не про твою честь.
— Знаю, что не про мою, — понуро вымолвил Непря-хин, вздохнув. — Неизвестно только, Фенюха, для кого ты берегешь это добро… Жалко мне тебя.
— Видала я таких жалелыциков. На чужое-то добро рот не разевай. Пришел рыбку ловить, ну и лови, промышляй на здоровье.
— Что-то расхотелось. Да и опоздал я. Какой же теперь клев — солнце-то вон как уж высоко!.. Ты, вижу, земляничку собирала. Может, теперя пойдем в лесок вместе?..
— Земляничка-то на полянах водится, — спокойно сказала Феня, делая вид, что не понимает, к чему клонит Тишка, — да и куда тебе по ягоду с одной-то рукой?
— Ну до той ягоды я, Фенюха, и одной рукой дотянусь…
— А по шее не хочешь? — спросила все так же просто и спокойно Феня, покончившая с уборкой своей головы. — Что это у тебя из кармана-то торчит? Никак, четвертинка?
— Она, — не стал скрытничать и выкручиваться Не-пряхин, — она, голубынька…
— «Голубынька»! Эх ты, пьянь несчастная!..
— Не ту песню ты, Фенька, заиграла. Я ее досыта наслушался от своей Антонины, а у нее голосок покрепче твоего будет — как зачнет чесать!.. Иди лучше к тракторам, сейчас девчата заявятся, пропашными займемся, меня в твои помощники определил Точка… Кстати, он уже на стане, ждет там Кустовца, тот обещался нынче приехать, заглянуть к нам… А я все-таки немного посижу тут, можа, какая дура клюнет…
— Немного их осталось, дур, какие на твою, Тиша, удочку клевали.
— Найдутся, — сказал Непряхин и самодовольно ухмыльнулся, прилаживая на толстой губе своей самокрутку: фабричных сигарет и папирос он по-прежнему не признавал, потому как не испытывал от них удовольствия, припасал для себя самодельный табачище, от которого у не привыкшего к ним человека глаза на лоб лезли. Помедлив, трезво закончил: — Ты права. Удиль-
щик из меня, Фенюха, ныне, прямо скажу, ненадежный. Могу оконфузиться в самый решительный момент…
— Ну вот видишь! А еще в лес заманивал.
— Да это я так, к слову пришлось. Мне теперь, Фенюха, хотя бы толечко с законной женой управиться…
— Выдает она тебе за четвертинки-то? — вернулась Феня к прежней мысли. — Дает чертей?
— Дает, но не так чтобы уж очень, — ответил Тишка. — Не меня — пенсии моей Антонине жалко, боится — пропью. А так ничего. Брось ей эту пенсию через забор, а сам хоть до утра домой не являйся. Спасибо тебе, Федосья Левонтьевна, помогла мне с пенсией. Еж-ли бы не ты…
— Не я, Тиша, а закон такой вышел…
— Закон-то закон, Фенюха, да не все его блюдут. Для Санькп Шпича, например, закон что дышло, куда повернул, туда, стало быть, и вышло…
— Ну на Шйича всегда найдется управа.
— Оно-то так, но все ж таки… Спасибо тебе, Фенюха, от всего моего семейства за ту пенсию. Все ж таки поддержка.
— Хорошо, но только ты не пропивай, поменьше заглядывай в стакан-то. Это тебе не зеркало!
— Ну, что касаемо зеркала, в него я, Феня, вовсе уж давно не гляжу. И без зеркала очень даже хорошо знаю свою личность… Ты вот лучше скажи мне, чего эта «Сельхозтехника» к нам зачастила?
— Кто, кто?
— Ну, этот ваш Федченков?
— А я почем знаю? Интересуется, знать, как ведут себя на поле новые трактора. «Кировец»-то днями прислали — как ты думаешь, для чего? Для испытания. А кто должен наблюдать в первую очередь от нашего района? Председатель районного объединения «Сельхозтехника». Федченков, значит, Андрей Федорович.
— Знаю, что он. И зовут его как, не забыл. Он у меня в печенках сидит еще с сороковых и пятидесятых годов, этот жмот. Сколько разов на брюхе перед ним ползал, чтобы выклянчить у него какую- никакую запаску. Только объясни мне, Федосья Левонтьевна, почему же этот самый Андрей Федорович к твоему братцу, Павлушке, в бригаду не заглядывает? Туда ведь тоже «кировец» пригнали… Молчишь? Заодно, знать, действуете…
— Об чем ты, Тимофей?
— Сама знаешь об чем.
— Ну хотя б и знала, но твое-то какое дело? Кто она тебе, Мария, жена, полюбовница? Не век же ей куковать одной! А Федченкова супруга оставила, ускакала с ка-ким-то заезжим инженером в большой город, наш Крас-нокалиновск ее, знать, не устраивал. И детей на мужнины руки кинула. Видал таких матерей? Сразу троих, мал мала меньше, одних с мужиком бросила!.. Вот как на молоденьких-то жениться!
— Такого, Фенюха, скажу тебе, отродясь не видывал! — признался удивленный новостью Тишка. — Видал и слыхал, как мужья оставляют своих жен вместе с детьми, но чтобы жена оставила мужа!.. Эт черт те что!
— Ну вот! А ты — зачем зачастил?
— Неужели Марея пойдет на такой-то содом? — спросил Тишка, полиняв малость с лица.
— Может, и пойдет. Она ведь не старуха. Да и надоело, чай, выслушивать об себе разные бабьи сплетни, наговоры разные. Задержался, скажем, ты ли, друг9Й ли какой мужик где-то, не пришел вовремя домой, а его жена уж Марию костерит, у нее, мол, под бочком пригрелся суженый. Не будешь же ходить в каждую избу с опровержением. Так и перекатывается из дома в дом дурная молва о бабенке. Поневоле выйдешь замуж за любого. А Федченков, он, что же, мужик он, по-моему, дельный и трезвый, не такая пьянь, как иные некоторые…
— Прошу без намеков! — рассердился Тишка, и без того выслушивавший ее с упавшим сердцем.
— Да тут и без намеков все ясно. Иди, выхлебывай свое вонючее пойло, закидывай удочки. И так заболтат лась с тобой лишку!
И, взмахнув озорно платком перед самым его носом, опахнув душистым ветерком, встряхнув непросохшими, свившимися на спине в длинные жгуты волосами, она быстро пошагала к полевой дороге, ведущей к бригаде.
Тишка долго провожал ее необычно пригорюнившимися, покрытыми сумеречной дымкой глазами. Почему-то сказал тихо, про себя:
— Вот ить как оно получается…
30
Со ступенек тракторной будки навстречу Фене поднялись сразу три человека — Кустовец, Точка и Федченков. Четвертый, Авдей, тоже поднялся, но не стронулся с места, молча наблюдал за теми тремя и за Угрюмовой.
— Здравствуйте, Федосья Леонтьевна! А мы вас ищем, — сказал, пожимая Фенину руку, Кустовец.
— Как тут поживают наши «кировцы»? — сразу спросил Федченков, но секретарь райкома
