Драгоценные, всех цветов радуги камни, золотые монеты, браслеты, подвески, кольца, ожерелья слепящей глаза грудой покрыли ковер.
Дед стоял над этими сокровищами гордый и, одной рукой поглаживая бороду, а другой сжимая рукоять кинжала, смотрел на всех блестящими глазами.
– Что?.. Сказал – дам миллион! А вы думали: спятил старый! А что теперь скажете?..
Торжествующий взор старого охотника встретился с суровым, полным упрека взглядом Арама Михайловича. И вдруг дед все понял: радостная, победная улыбка сбежала с его лица, и рука перестала сжимать рукоять кинжала. Дед снял папаху, опустился на колени и низко склонил свою седую голову, словно приговоренный к смерти.
– Прости, народ!.. Прости, товарищ Баграт… Прости, секретарь… Ошибся… Простите… – глухим, полным слез голосом сказал он.
Лицо у деда стало страдальческим, он сразу точно еще больше постарел, стал дряхлым и жалким.
– Откуда? – строго спросил Арам Михайлович.
– Нашел в карасе под медом…
– Почему же ты до сих пор никому не говорил?
Все посерьезнели, услышав этот вопрос.
– Арестуют! – со страхом прошептала Анаид.
– И хорошо сделают, – сказал заведующий молочной фермой Артем. Он пришел недавно и стоял сзади всех, в дверях.
А старый охотник продолжал каяться:
– Грешен я, братцы… не отдал тогда государству… Жадность глаза ослепила. Простите, братцы!.. Баграт-джан, богатство это целый месяц пудовой гирей лежит на моем сердце, мучит меня… Возьмите, братцы, освободите меня от этой тяжести!
– Как же ты сейчас решился с этим добром расстаться? Из-за внука?
– Не брани меня, Баграт-джан! Смотрел я на дела этих ребят, и стыдно мне становилось, сквозь землю рад был провалиться. – Дед показал на Камо, на его товарищей. – Глядел я на них и видел, что ум их, мысли – не о себе, а обо всех нас, а мои думы – только о себе. Это меня и толкнуло. Одно это и положило конец моим мучениям. Не из-за внука, небо свидетель…
Все молча слушали.
– Жизнью этой молодежи клянусь, – продолжал дед, – что совесть меня все время мучила. В хлеву хранил. Ходил, доставал, взваливал на плечи – отнести, отдать, но… ноги не несли… И думал: неужто я, охотник Асатур, который никогда в жизни своей не делал ничего постыдного, честь свою потерял из-за этой рухляди?
Дед враждебно глянул на драгоценности и с отвращением оттолкнул ногой шлем, усыпанный камнями.
В комнате стало тесно. Слух о необычайном происшествии мигом облетел село, и в дом к кузнецу Самсону набилось полно людей.
Деда слушали молча. Все понимали, что он совершил большой проступок, и ждали, что же скажут те, кто имеет право судить.
– Чего скулишь? – перебил признания старика счетовод Месроп. – И миллионы отдаешь и еще прощения просишь? Другой на твоем месте и не отдал бы…
– А чего ради отдал бы? – поддержала его Сона. – Хорошо ты делал, дедушка, каяться нечего.
И еще несколько голосов раздалось в защиту деда. Можно было подумать, что они старика утешат. Но, когда Месроп протянул руку, чтобы помочь деду подняться, тот оттолкнул его и сказал возмущенно:
– Прочь!.. Или я уж так низко пал, что ты можешь меня защищать?.. Нет, пусть меня народ судит…
Обернувшись к собравшимся, дед взволнованно проговорил:
– Народ, раз уж меня Сона и Месроп защищать стали, то мне и жить незачем… Прикажите меня в тюрьму отвести. Ни тюрьмы, ни смерти я не боюсь. Имя мое честное пропадет – вот что страшно. Что такое смерть?
Крупные слезы покатились из глаз старика на его седую бороду…
СУД НАРОДА
К деду Асатуру подошел долго молчавший председатель колхоза и поднял его с колен.
– Проступок велик, – сказал он, – но кто из нас не знает деда Асатура! Есть ли среди вас кто-нибудь, кому бы дед в жизни своей на помощь не пришел?..
– Таких людей нет! – раздался голос Анаид.
– Кто из вас не знает, что человек этот всю свою жизнь был чист и честен! – продолжал Баграт. – То, что он клад хранил и не решался отдать, – это всё грехи старого общества. Оно, это старое общество, оставило в сердцах многих из тех, кто в нем жил, черные пятна. Дед Асатур не коммунист, но в дни майского восстания 1920 года он нас, партизан, скрывал в своем хлеву. Голодали мы тогда, вот он и кормил нас своей охотничьей добычей… Нет, мы так легко не осудим деда Асатура! Он был совестью нашего села, и это событие – недоразумение в его жизни. Помните, люди, какой голод был у нас в первом году революции, как разрушалась страна в дни гражданской войны? Помните, как народ ел траву, страдал от голода и умирал?.. Кто спас тогда нашу жизнь, спас Личк? Русский народ!.. Помните, как из России эшелонами привозили нам зерно – для голодающих? Кого мы избрали, кому поручили получить это зерно и честно, справедливо распределить?..
– Деду Асатуру!.. Конечно, деду Асатуру!.. – раздалось со всех сторон.
