командующим Национальной гвардией. Но преуспеет он на революционном поприще на родине намного меньше, чем в Америке. Его честность плохо сочеталась с политическими интригами. В результате перед ним встала дилемма — немедленное бегство или эшафот, то есть казнь на гильотине. (К тому времени изобретение доктора Гильотена было уже испытано на овцах в известном всему Парижу сарае, что находился в квартале Кордельеров. Гильотина была готова принять первые человеческие жертвы.)
В момент, когда Лафайет переходил границу, он был захвачен отрядом австрийской кавалерии и французских эмигрантов. Его сразу же узнали, он был пленен и посажен в тюрьму прусского городка Везель. Затем его перевели в Магдебург, где он провел в тюрьме ровно год.
Адриенна осталась на родине, где вскоре была арестована. Но еще до этого получила через американского посла несколько строк, начертанных на куске холста. Ее сердце забилось от волнения — она узнала почерк мужа. С трудом разобрала первые строки послания: «Я еще жив…»
После скитания по разным тюрьмам Лафайет оказался в Олмутце, одной из мрачнейших австрийских крепостей в Моравии. Его камера шириной три шага и длиной пять находилась в подземелье, без света и свежего воздуха. Адриенна содрогалась от ужаса, воображая своего «горячо и нежно любимого Жильбера» в этой страшной клоаке. Здесь 8 ноября 1794 года была предпринята попытка побега. Организовали его давние почитатели Лафайета — доктор медицины из Ганновера Эрих Больман (кстати, знакомый Месмера) и американский студент Хьюггер, сын майора, который первым встретил Лафайета на земле Америки в 1777 году. План был тщательно ими продуман. Но случилось непредвиденное. Во время схватки с охранником убежала одна из приготовленных двух лошадей. Лафайету передали оставшуюся лошадь, два пистолета и кошелек с золотыми дукатами. На прощание Больман успел только крикнуть: «Get to Hof! (Следуйте в Хоф!)». Лафайету же послышалось «Got off! (Бегите!)».
Ни о каком городе Хоф он слыхом не слыхивал и тем более не знал о дальнейших планах организаторов побега. А между тем в Хофе, на австрийской границе, его ждали и оттуда должны были переправить дальше в Бреслау. В тот же день заблудившийся Лафайет был схвачен и водворен обратно в тюрьму. Его приговорили к содержанию в кандалах. Но австрийский император Франц отменил эту крайнюю меру. Его засыпали письмами о помиловании Лафайета. Одним из тех, кто вступился за героя американской революции, был сам Вашингтон. Однако пока что все попытки оставались тщетными. И когда Лафайет совсем было потерял надежду увидеть свободу и свою семью, двери камеры отворились и он увидел свою драгоценную жену и дочерей.
Как жена эмигранта, она сама была почти пленницей, но все же ей удалось собрать некоторую сумму, чтобы поехать к мужу. Но Адриенна не успела осуществить свои намерения. Двенадцатого ноября 1793 года маркиза де Лафайет была оторвана от своих детей, арестована и через несколько месяцев переведена в парижскую тюрьму. После короткого пребывания в тюрьме Форс ее перевели в Плесси — «лавку Фуке-Тенвиля», резервуар, куда этот общественный обвинитель нырял каждый день, чтобы насытить гильотину. Здесь Адриенна узнала о казни своих бабушки, матери и сестры.
Маркиза Лафайет была освобождена только в начале следующего года. Наконец-то она получила возможность реализовать свой план: найти того, кто составлял счастье всей ее жизни. С обеими дочерьми она села на корабль, который, как все уверяли, отплывал в Америку. Но на деле маркиза оказалась в Гамбурге, где консул Соединенных Штатов передал ей паспорт на имя мадам Мотье, американской гражданки. Адриенна пересекла всю Европу, прибыла в Вену и добилась с большим трудом аудиенции у императора Франца.
— Освободить Лафайета? Об этом не может быть и речи! Его идеи сравнимы с бочкой пороха;
Несчастная Адриенна бросилась на колени перед императором, умоляя его разрешить хотя бы разделить с мужем его заключение. В этом Франц милостиво уступил.
— Вы найдете господина Лафайета в добром здравии, с ним хорошо обращаются и хорошо кормят. Ваше присутствие будет еще одной поблажкой для него.
Двадцать четвертого октября Адриенна, опьяненная счастьем, оказалась перед воротами мрачной цитадели Олмутц. Дочери поддерживали ее. Хватит ли у нее сил выдержать счастье столь долгожданной встречи?
Уже при входе в тюрьму их обыскали, отобрали все личные вещи, затем через темный коридор провели во двор тюрьмы, где стражник открыл дверь со множеством запоров и замков. Пройдя через вторую дверь с не меньшим количеством запоров, Адриенна наконец-то увидела своего дорогого Жильбера, исхудавшего, бледного, постаревшего и сгорбленного, ослепленного ярким светом, проникшим в открытую дверь. Узнав наконец свою «дорогую Адриенну», он бросился с рыданиями в ее объятия. Она показала ему дочерей, ибо он видел их последний раз еще совсем крошками.
Лафайет рассказал им о своих мытарствах. У него отобрали в тюрьме все вещи, а после попытки бегства лишили даже света и имени. Обращались к нему, только называя тюремный номер. Он должен был есть руками — лишили его и столовых приборов. Но все это не так важно, раз теперь с ним была его семья.
Адриенна прожила два года в сумрачной камере своего обожаемого Жильбера. Она была счастлива, безраздельно владея мужем. Каждый день, в полдень, к ним приводили под конвоем дочерей, содержащихся в соседней камере, и они проводили часть дня с родителями. Все четверо мужественно переносили тяготы, смеялись над тем, что приходилось рвать руками куски мяса за обедом, старались содержать в порядке свою одежду, превратившуюся в лохмотья.
Они смеялись над своими несчастьями до того дня, когда Адриенна заболела. Император Франц милостиво разрешил ей проконсультироваться с врачами в Вене, но с условием, что маркиза не вернется в Олмутц.
Адриенна предпочла отказаться. Ее болезнь и каменные стены тюрьмы не мешали ей находить посредников, чтобы вызывать сочувствие всего мира к судьбе ее мужа. Она посылала призывы ко всем американским дипломатам в Европе. Даже Париж потребовал освободить «мученика свободы». Сам президент Соединенных Штатов вмешался в дело освобождения Лафайета.
Наконец в октябре 1797 года маркиз, только что отметивший свое сорокалетие, и его семья были освобождены. Они могли возродиться для жизни. Увы! Мадам Лафайет, героиня супружеской любви, вышла из тюрьмы тяжело больная. Двадцать четвертого декабря 1807 года она была на пороге смерти. С любовью глядела Адриенна на мужа, который сидел у ее изголовья, с трудом сдерживая слезы.
Жильбер проводил ее в последний путь на кладбище Пикпус, где присоединился к ней через двадцать семь лет.
Из бездны своего горя маркиз писал другу: «За 33 года совместной жизни нежность, доброта, деликатность и щедрость ее души очаровывали меня, украшали и облагораживали мое существование. Я так к этому привык, что почти не замечал и не отделял мою жизнь от ее. Ей было четырнадцать, а мне шестнадцать, когда ее сердце слилось со всем, что составляло мою жизнь…»
Месмер не дожил до смерти друга. Он глубоко уважал Адриенну, ее чувство к мужу, хотя и не осуждал его пылкие романы: его связь с Аглаей Юнольштейн и увлечение красавицей Аделаидой де Симиан. Но мудрая в своей любви Адриенна никогда не попрекала мужа: пусть все идет как положено… Точно так же она могла ревновать и к Марте Вашингтон, с которой ее муж был в дружеских отношениях.
Вернемся, однако, к тому моменту, когда Лафайет стал горячим поклонником опытов Месмера. Благодаря маркизу Месмер был принят при дворе. Сама Мария-Антуанетта заинтересовалась его опытами. Несмотря на враждебное отношение к Месмеру ученых кругов, с ним входят в переговоры от имени королевы. Министрам было дано распоряжение обеспечить ему пожизненное содержание в двадцать тысяч ливров плюс десять тысяч ливров на квартирные расходы. Но Месмер гордо отказывается: «Я не могу входить в договорные отношения с правительством, пока перед тем не будет непреложно признана и подтверждена правильность моего открытия». Больше того, после двух лет магнетической терапии Месмер, высланный из Вены, приобрел в Париже такой авторитет как целитель и пророк, что мог угрожать королеве тем, что покинет Париж. Он пишет Марии-Антуанетте: «Узнав, что Ваше Королевское Величество благоволили остановить на мне взор свой, я бы, конечно, должен был ощущать только живейшее удовольствие, но при всем том положение мое тяготит мое сердце.
Ваше Величество описали намерение мое уехать из Франции как противное человечеству, ибо я оставлю больных, нуждающихся в моем лечении. Теперь, конечно, отказ мой на условия, сделанные от
