Это все соревнование! Дурацкий вызов Розмари, перед которым не устояла ее натура. Ибо хотя объявленная Розмари охота на мужей и была шуткой, подобные скачки — разве что не с такими глупыми условиями — происходят постоянно. Это норма жизни.
Конечно, Берни понимала, что женщина идет замуж по тысяче иных причин, но не последняя среди них — жажда соревнования, один из самых проверенных способов самоутверждения, некий женский эквивалент посвящения в мужчины. Какая женщина устоит перед возможностью удивить (а при случае и подавить) соперниц, хвастаясь своими трофеями? «Поглядите на меня! Я помолвлена! Тра-ля-ля! Разве я не умница? Разве не красавица? Разве меня не обожают? Уж, во всяком случае, не так, как вас, бедняжек!»
Теперь Берни было ясно, что именно это ее и подстегивало: желание первой прийти к финишу. Вот только нельзя забывать, что теряет тот, кто выигрывает гонки.
Жена. Мать. Опора. Традиционные женские роли. К которым Берни прибавила Пленницу. Она считала, что, думая о браке, неизбежно приходится выбирать между близостью и свободой. В ее сознании это были несовместимые вещи. А брак представлялся как смесь обязанностей и несправедливостей. И, что самое важное, как полная утрата контроля над ситуацией. Всю сознательную жизнь Берни избегала сильных привязанностей из страха стать вечной пленницей чьих-то чужих переживаний. Она не желала жить ни в чьей чужой шкуре — как не желала, чтобы кто-то влезал в ее. Это была слишком высокая цена за любовь.
С самого дня помолвки на нее то и дело накатывали волны паники. «Дурных предчувствий», как сказала бы Флер. Но Берни всякий раз подавляла страх, убеждая себя, что в любом случае всегда сможет развестись. Но с другой стороны — не будет ли развод признанием собственной неудачи? А Берни не желала выглядеть неудачницей.
Всю неделю перед свадьбой они с Роджером встречались реже обычного. Вечера были заняты то пирушкой с коллегами, то «мальчишником», то «девичником» — словом, всем, что всегда делают люди, прощающиеся с одинокой жизнью.
— Мы еще успеем побыть вместе, — говорил Роджер, в очередной раз извиняясь за отсутствие.
— Все до одной ночи, — мурлыкала она.
— Точно.
Таким образом, Берни получила хоть и краткую, но передышку. А ведь работа Роджера не была связана с командировками, как у Стива. Стало быть, он вечно будет если не болтаться «под ногами», то по крайней мере поблизости — все семь дней в неделю.
Более того, у него свои вкусы и привычки. Волос, не смытый в раковине, раздражает его не меньше, чем крошки от печенья в постели или ноги на журнальном столике. Она едва сдержалась, чтобы не заявить, что это ее дом и она вольна ставить ноги куда захочет. Но ведь скоро дом станет их общим!
Ее забывчивость (к примеру, Берни то и дело оставляла без колпачка тюбик с зубной пастой) была постоянным источником недовольства.
— Ну что ты потеряешь, если привинтишь ее на место? — выговаривал он. — Две секунды времени?
Конечно, его претензии были абсолютно оправданны, и, конечно, ей тоже было к чему придраться. Не мог бы он перестать хрустеть пальцами, когда устает? От этого хруста Берни готова была на стенку лезть! Или его обожаемый лимбургский сыр, которым провоняла морозилка. Все это были мелочи, но из каждой мелочи могли образоваться семена войны.
Компромисс, твердили все вокруг. Брак всегда основан на компромиссах, на том, что даешь и берешь. Но за долгие годы Берни привыкла ни в чем себя не ограничивать — по крайней мере в мелочах. Насколько она понимала, К тому же привык и Роджер. Холостяцкий образ жизни не очень-то хороший учитель для жизни семейной, а Роджер оказался упрямее и злопамятнее, чем Стив, не обращавший на мелочи особого внимания.
В прошлую пятницу они с Роджером ходили в Ситибанк, чтобы оформить покупку квартиры. Дело было уже на мази. Они станут владельцами квартиры со дня, когда вернутся из свадебного путешествия. Служащий банка протянул ей пухлую стопку бумаг.
— Тридцать лет! — ахнула Берни. — Рассрочка на тридцать лет! Господи, да к тому времени, как мы расплатимся, я стану старухой!
И служащий, и Роджер в два голоса принялись утешать ее, что долгосрочный кредит в их же интересах. И совершенно не будет высасывать из них все силы и деньги.
— Я имею смелость надеяться, — лукаво улыбнулся Роджер, — что, разменяв Шестой десяток, мы будем владеть не только этой квартиркой в Ривердейле.
Эти слова потрясли ее до глубины души. Берни в шестьдесят лет. Берни и Роджер в шестьдесят лет… вместе. На пенсии. И им нечем занять время, кроме как друг другом. Он будет сидеть дома не только каждый вечер, но и каждый день. И она тоже. Тридцатилетнее заключение. Делить пищу, отдых и постель с одним и тем же мужчиной. Если у них и будут дети — к тому времени они повырастут и оставят их. Берни и Роджер. Наконец-то наедине. Навечно.
И что же, все тридцать лет подряд Роджер будет хрустеть пальцами?.. Будет зудеть про колпачок от зубной пасты? Или же они так погрязнут в семейной рутине, что им даже спорить друг с другом станет неинтересно.
Тридцать лет они будут сидеть все на том же кожаном бразильском диване, который прикупили в тот день, когда ходили в банк. («Он слишком дорогой», — протестовала Берни. «Зато прослужит целую жизнь», — возражал Роджер.) Итак, седая Берни и лысый Роджер будут сидеть рядышком на этом диване — усталые, молчаливые, с выросшими детьми, с угасшими чувствами, с разбитыми иллюзиями, прикованные один к другому до того дня, когда смерть разлучит их.
Тридцать лет. Ничего себе срок. За предумышленное убийство и то дают меньше.
Берни решительно встала, стряхнула с колен коралловый песок и зашагала к управляющему отелем.
— Я уезжаю в воскресенье.
— Но ведь у вас оплачена и следующая неделя, — напомнил он. — Может быть, вам что-то не понравилось?
— У вас отличный отель, — резко возразила она. — Замечательный уголок для новобрачных. Но, к несчастью, нет телевизора.
Глава 30
Алекс ушел!..
Флер не могла в это поверить. Невозможно! Однако на полу желтели осколки фарфора, словно забытые конфетти, безжалостно свидетельствуя об утрате всего, что было дорого.
Мужчины никогда не подавляли Флер Чемберлен. Она всегда правила ими и отделывалась по своему усмотрению, как только начинало казаться, что накал страсти ослаб. Она всегда первая говорила «прощай», эту прерогативу давала ее красота.
Однако нельзя было не признать, что прежние правила больше не действуют. По крайней мере в отношении единственного мужчины, с которым она бы желала связать будущее. Она любила его. А он ее бросил. Она доверилась ему. А он предал. И Флер пополнила собой ряды покинутых женщин.
Алекс ушел! Действительно, это был конец привычного ей мира, конец ее власти, ее неотразимости. Для чего ей теперь жить? Алекса нет! Ну хорошо же. Он еще пожалеет. Пришло время исполнить угрозы. Она покончит с собой не отходя от кассы. Сегодня же. Во всяком случае, это лучше, чем в одиночестве дожидаться рассвета.
Сегодня же она приведет в порядок лицо, надушится, вскроет вены бритвой Алекса и опустится в ласковую теплую воду, истекая горячей кровью. А утром найдут ее тело — свежее и прекрасное, и пряди
