Я думала, радиостанция находится на центральной улице в большом здании, с яркой вывеской. Оказалось, она затерялась в жилом районе на востоке Провиденса. Такой вот сюрприз в конце слабоосвещенного лабиринта домов.
Я дождалась, пока начнутся новости и у Леонарда появится перерыв, и набрала его номер. Он велел зайти после полуночи, когда все приглашенные разойдутся. По собственной глупости я оказалась на улице в столь поздний час. На площадке была припаркована всего одна машина. Свет горел только в одном окне. Жутковато, одиноко и неловко, однако необходимо сопоставить свою запись с записями шоу.
Внешняя стеклянная дверь была заперта. Я нажала на звонок, появился Леонард и впустил меня. Ночью он выглядел старше, вертикальные складки меж бровей стали глубже, кожа грубее. Это делало его менее лощеным и более притягательным. Должно быть, накануне он проделал большое расстояние на велосипеде: одна нога плохо сгибалась, когда мы по узкому коридору шагали в студию.
Наконец мы зашли в крошечную комнату с огромными микрофонами и магнитофонами без усилителей. По столу разбросаны пластиковые стаканчики из-под кофе. Пахло так, будто стены впитали аромат сахара и кофеина. В эфир шла какая-то программа в записи, и Леонард сделал потише студийный звук, чтобы нам не мешал терапевт-бихевиорист, который советовал страдающим бессонницей подниматься с постели и включать свет. Я села в кресло для гостей, а Леонард остался стоять. Ему надо было прослушать маленький кусочек пленки и решить, совпадают ли голоса.
— Андре из Крэнстона, — сказал он сам себе.
Затем вышел в соседнюю комнатку. Оттуда раздался скрип выдвигаемого ящика, затем стук дверцы. Леонард вернулся с коробкой из-под обуви, набитой кассетами.
— Здесь Андре из Крэнстона, — сказал он, передавая мне коробку. — Почти на каждой пленке.
На кассетах стояли пометки с темой и датой. На дюжине из них числилось «референдум». Я выбрала первую попавшуюся. Леонард сунул ее в магнитофон, сел в свое кресло рядом с микрофоном и откинулся на спинку, сцепив руки за головой. В этот момент он показался мне более естественным, словно снявшим маску шоумена.
Несмотря на частые звонки Андре, нам пришлось перемотать несколько кассет, прежде чем мы нашли нужную — четвертую по счету, и голос Андре наконец зазвучал по студии.
Он всего лишь упомянул о том, что его отец обанкротился, а семья оказалась в затруднительном положении. Перемотав вперед, мы нашли еще один звонок, где Андре размышлял о пристрастии к азартным играм в целом, называя это болезнью. Леонард вставил другую кассету. В середине передачи Андре позвонил, чтобы обсудить проблему преступности. Сказал, что видел, как к отцу приходили люди, в которых можно с легкостью распознать ростовщиков-акул.
— Поверьте мне, достаточно было одного взгляда, чтобы понять, кто перед тобой стоит.
— По плавникам? — пошутил Леонард.
— Да, — серьезно ответил Андре. — По большим настоящим плавникам.
Оба рассмеялись. Дальше пошла реклама, и Леонард выключил запись. Он наклонил голову, и я не могла понять, о чем он думает.
— Собираешься использовать это в своем радиошоу? — спросила я.
— Зря я все-таки назвал твое имя в эфире. Большая ошибка. Если я стану разглашать имена звонящих, телефонная линия вымрет.
Он вынул кассету и вручил ее мне. Она была горячей.
— Это твоя зацепка, а не моя, — сказал Леонард, обошел стол и опустился в кресло рядом со мной.
Было почти два часа ночи, и мы оба изрядно устали. Дело приняло такой оборот, что трудно было прийти в себя.
Я держала кассету за уголок и ощущала странную тревогу. Именно это требовал от меня Натан — получить признание члена семьи. Что может быть лучше, чем исповедь в эфире сына Барри Мазурски?
Осталось только отнести запись к эксперту и получить подтверждение того, что Дрю Мазурски и Андре из Крэнстона — один и тот же человек. Однако как объяснить редакторам, откуда у меня архив радиопередач, и при этом не упомянуть о связи с Леонардом?
Леонард прильнул к моему плечу и всмотрелся в пометку на кассете. И тут я впервые обратила внимание на дату: мелкими аккуратными буквами там стояло четырнадцатое мая. Шоу прошло за месяц до моего переезда в Провиденс.
Мы переглянулись. Возможно, Леонард и не знал, когда я поселилась в Род-Айленде, но наверняка понимал, насколько рискованно отпускать меня из студии с этой кассетой. Даже самому глупому редактору понадобится всего двадцать секунд, чтобы сообразить: некто вывел меня на Леонарда из «Поздней ночи» и передал мне запись, и этот некто и есть мой конфиденциальный источник.
В глаза Леонарда закралось сомнение, и я подумала, что сейчас он рассердится, вырвет у меня кассету и заявит, что это собственность станции и отдать ее мне значит поставить крест на карьере. Однако ничего подобного не произошло. Леонард встал и подошел к полкам, куда положил две другие кассеты с признанием Андре.
— Говорят, хорошие журналисты никогда не выдают свои источники информации, — сказал он, передавая мне кассеты. — Я вынужден доверять тебе.
Глава 10
— Что у вас? — спросила Дороти, стоя у меня над душой.
Я сидела в библиотеке редакции за компьютером с выходом в Интернет.
— Грустная история.
Я зашла в федеральный суд по делам о несостоятельности и обнаружила, что Барри Мазурски втихомолку признал себя банкротом через год после того, как продал сеть магазинов.
Было утро, пятница, со дня убийства прошла неделя. Я поднялась для пробежки в шесть утра и пришла на работу рано. До восьми в редакции было всего несколько человек — здесь царила атмосфера затишья перед бурей. Сюда, в библиотеку — длинную комнату без окон в передней части здания, — за весь день зашел только один научный сотрудник, сел за дальний стол и погрузился в исследование. Я находилась фактически наедине с базой данных, как вдруг подняла глаза и увидела над собой Дороти Сакс.
Как редактор вечерней смены, Дороти часто задерживалась на работе до десяти вечера и давала отчет по статьям к полуночи. Кэролайн говорила, Дороти никогда не ночует дома. Она из тех женщин, которые рождаются, чтобы стать монашками, вот только Дороти посвятила себя религии новостей. В высказываниях Кэролайн она представала то асексуалкой, то лесбиянкой, то стервой, которая уводит мужа из семьи и крутит роман с литературным редактором по имени Гарольд.
Сначала я не поняла, откуда у моей начальницы такая ненависть к Дороти. Оказалось, они устроились на работу в «Кроникл» почти одновременно, много лет назад. Бездетная одинокая Дороти поднялась по карьерной лестнице до редактора в центральном офисе. Кэролайн за это время вышла замуж, развелась, опять вышла замуж, родила детей, снова развелась и осталась начальницей бюро.
Дороти придвинула стул и села рядом со мной, уставившись в монитор. Я заметила, что у нее на лице практически нет косметики, одежда та же, что и каждый день: мешковатые джинсы или брюки и поношенный свитер. Одного свитера было бы достаточно, чтобы привести Кэролайн в бешенство.
— Это еще не доказывает, что он играл в карты, — сказала я.
— Действительно.
— Он мог принимать наркотики, — предположила я.
— Или пить, — весьма сухо добавила Дороти.
Предыдущим вечером официально объявили, что Виктор Дельриа, лежавший без сознания в больнице Род-Айленда, находится в состоянии комы. Через неделю после убийства никому так и не было предъявлено обвинение. С каждым днем бездействия со стороны полиции крепла моя теория о том, что
