и разложив их перед собой, я увидела, что они говорят примерно одно и то же на разный манер. Великий и добрый человек найден мертвым: подозрительные обстоятельства. Все три газеты сожалели, пели ему хвалу, оплакивали его. Публиковали фотографии Себастьяна, довольно свежие, сделанные за последние два года. Он выглядел удивительно — ни на кого не похожий, красивый и полный обаяния, опасного обаяния. Но теперь это уже не имело значения.
Проглядывая мельком «Пост» и «Ньюз», я углубилась в «Таймз». На первой странице — статья того репортера, который беседовал со мной вчера по телефону, написанная неплохо, с добросовестно и аккуратно собранными деталями: сам тон статьи был осторожен. Больше того, мои слова цитировались дословно, и ни одно из них не было искажено или пересказано своими словами. И то хорошо. Никакими сенсациями там и не пахло.
Я перешла к разделу некрологов в «Нью?Йорк Таймз». Целая полоса здесь посвящалась Себастьяну Лайону Локу, отпрыску великой американской династии, промышленному магнату?миллиардеру, главе «Лок Индастриз», президенту «Фонда Лока» и величайшему филантропу мира. Приводилась краткая биография, в которой перечислялись по порядку его добрые деяния, благотворительные акции, которые он проводил в Америке: обширная информация о его благотворительной деятельности заграницей, особенно, в странах третьего мира. Явно написано несколько лет тому назад, как обычно пишутся некрологи известных людей — без первого и последнего абзаца, чтобы их можно было добавить сразу же после смерти данного лица.
Глянув в конец статьи, я с удивлением увидела только четыре имени. Упоминали меня как его бывшую подопечную и бывшую жену — как будто других жен не имелось, — Джека и Люциану, его детей, и Сиреса Лайона Лока, его отца, о котором я не вспоминала до этой минуты.
— О Господи! Сирес! — воскликнула я, глядя на Джека поверх газеты. — Ты связался со своим дедом?
— С этим старым дурнем? Да он скорее мертв, чем жив. Гниет себе в Бар Харбор. В этой усыпальнице. Должно быть…
— Но ты говорил с ним? — перебила я. — Он знает о смерти Себастьяна?
— Я говорил с Мадлен. Вчера. Все ей рассказал. Старый дурень спал.
— Ты сказал, чтобы она привезла его сюда на похороны?
— Конечно, нет. Он слишком стар.
— А сколько ему? — Я вдруг забыла, сколько лет Сиресу, но никак не меньше восьмидесяти.
— Он родился в 1904 году. Значит, девяносто. Слишком стар для путешествий.
— Не знаю… послушай, Джек, он должен приехать. В конце концов, Себастьян его единственный сын.
— Его последний сын, — поправил меня Джек.
— Так что же сказала Мадлен?
— Ничего. Как всегда. Принесла мне свои соболезнования. Говорила, что Сирес нервничает. Но что он совсем не дряхл. Я терпеть не могу ее. У нее голос, как у рока. даже, когда она желает тебе добра.
— Да, знаю, в ее голосе действительно слышится какое?то близкое несчастье. И я уверена, что все, что она говорит о Сиресе, правда, даже то, что он не дряхл. Сирес Лок всегда был человеком замечательным. Совершенно замечательным. Просто гений.
Тут зазвонил телефон, прервав наш разговор. Я подошла. Взяв трубку, я сказала «Алло?» — и, взглянув на Джека, прикрыла трубку рукой и прошептала:
— Легка на помине. Это тебя, Джек.
— Кто?
— Голос рока с ирландским акцентом.
— Привет, Мадлен, — говорил Джек в трубку мгновение спустя. — Мы как раз говорили о тебе. И о Сиресе. Вивьен хочет чтобы вы приехали на похороны, Мадлен.
Я посмотрела на него, состроив гримасу.
— Не я занимаюсь организацией похорон.
Не обратив на меня внимания, он минуты две слушал Мадлен, попрощался с ней, положил трубку и прислонился к дверному косяку с задумчивым видом.
— Я оставил на ферме твой телефон. У Кэрри, племянницы миссис Крейн. Она пришла помогать. Пока ее тетка не вернется сегодня вечером.
— Большое спасибо, — отозвалась я и, вздохнув, бросила на него укоризненный взгляд. — Скажи, Джек, почему ты почти всегда хочешь переложить бремя ваших семейных забот на меня? Ведь не я организую похороны. Это твоя обязанность. Твоя и Люцианы.
— Забудь о Люси. Единственное, чего ей хотелось, это удрать. обратно в Лондон. К этому хамлу — ее английскому муженьку.
— А он не приедет на похороны?
— Кто?
— Ее муж. Джеральд Кэмпер.
— Кто его знает. Зато хочет приехать этот. Старый дурень. Дедуся. — Джек скорчил гримасу. — На похороны сына, который его ненавидел. Ты можешь это объяснить?
— Он хочет при этом присутствовать, как я понимаю.
— Дерьмо, — пробормотал Джек себе под нос.
— Все будет нормально, мы все устроим, — пыталась я убедить его. — Это ведь так естественно, что он хочет присутствовать на похоронах сына.
— Естественно?! Не будь дурочкой. В Сиресе Локе нет ничего естественного. Так же, как ничего естественного не было в Себастьяне. Он не способен чувствовать. так же, как и Себастьян. Это, наверное, какой?то генетический дефект. И старый дурень — точно такое же чудовище, как его сын. Пусть сиди в своем Бар Харборе. Вместе со своей секретаршей?экономкой?любовницей?тюремщицей. Или черт ее знает, кто она ему. Я… — Джек остановился и ухмыльнулся своей самой ужасной, отвратительной ухмылкой. — На мне удастся удержать его дома. Сирес хочет убедиться.
— Убедиться? В чем?
— В том, что Себастьян действительно помер. Что упрятан на три фута под землю. И нюхает цветочки на том свете.
— Ох, Джек!
— Не охай так душераздирающе! Хотя бы сегодня утром. Ты вчера занималась этим весь день. И давай без слез. С меня хватит. Ты жутко сентиментальна, малышка.
— А ты — самый неприятный тип из всех, кого я имела несчастье знать. Ты мне противен, Джек Лок. Себастьян умер, а ты ведешь себя так, будто это ничего не значит. Как будто тебе наплевать на это.
— А мне, и впрямь, наплевать.
— Говоришь, что Себастьян — противоестественен. Да ты сам такой!
— Похож на своих предков, а? — вымученно засмеялся он.
— Меня тошнит от тебя. Себастьян был тебе замечательным отцом.
— Расскажи об этом кому?нибудь еще! Уж кто?кто, а ты?то должна знать: никогда Себастьян не был мне отцом. Никогда он не заботился обо мне.
— Заботился.
— Я уже сказал тебе. МОгу повторить еще раз: он никогда никого не мог любить.
— Он любил меня, заявила я, отступив на шаг.
Джек резко засмеялся. На его лице появилась гримаса пренебрежения, когда он сказал:
— Опять двадцать пять! Он только о том и думал, как бы затащить тебя в постель. С этим я согласен. Трахнуть тебя ему очень хотелось. Даже когда ты была ребенком. Мечтал залезть тебе в трусики.
— Это неправда.
— Правда! Мы называли это «постепенным обольщением Вивьен». На манер названия пьесы.
— Кто «мы»?
— Люциана и я.
— Откуда ты это взял?
— Потому что мы много лет наблюдали, как он наблюдает за тобой. Забавно. Жирный кот выжидает, когда можно будет броситься. На маленькую мышку. Выжидает, когда ты подрастешь. Подлизывается.
