ещё более постаревшая, встретила его как-то по-другому. Ему вначале была непонятна причина её некоторой отчуждённости, неприятно угнетавшей его, но сестра Лида говорила ему, что порой мать настолько теряет память, что не узнаёт даже её. Живя зимой в городе, она уже никуда не выходит из квартиры, а после переезда в деревню всё чаще и чаще уходит из дома к усадьбе соседей, расположенной неподалёку, где растут две большие старые липы и где, по рассказам матери, прошло её детство и юность, где жили её родители. Когда её возвращают обратно, она настойчиво уверяет, что там живёт её мама, что с ней надо обязательно увидеться. Сдержанно встретив детей Виктора после приезда, не обративших внимания на необычное поведение бабушки, она на следующий день спрашивала:
— Зачем соседские ребята сюда идут? — увидев возвращавшихся с речки своих четверых внуков.
— Мам! Да ты что?! Это ж внуки твои. Мои дети и Алексея.
Она недоверчиво поглядела на него, но ничего больше не сказала.
Через два дня после их приезда в деревню неожиданно на такси прибыла и Вера, повергшая своим приездом в смятение Виктора, уже намеревавшегося поехать в Ильинск.
Видя его смущение, вызванное её неожиданным приездом, она полушутливо сказала:
— Ты думал, я оставлю тебя на твой произвол? Фигушки! Никуда ты теперь от меня не денешься!
— Да ладно тебе!.. Я просто не ожидал, что ты приедешь.
— А я и рассчитывала на это. Вот и хорошо, что успела вовремя.
— Перестань!
— Ладно, ладно. Где дети?
— Да где ж им быть?! На речке, конечно.
— Ну что ж, пойдём, хочу поглядеть на них.
Он перенёс её большую дорожную сумку в сени и вернулся обратно.
— Ты не хочешь увидеться с Лидой и матерью?
— Потом. Мне сейчас нужен ты и дети.
Они направились в сторону спуска к реке по переулку, широкому и усаженному с древних времён тополями и черёмухами; но перед склоном к речке, перед зарослями молодых черёмух, она неожиданно потянула его в сторону от тропинки по высокой некошеной траве, брызжущей густой пыльцой, колыхающейся жёлтым облаком после их прохода, и, обняв его, потянула за собой, падая на спину. Потом она сказала спокойно, глядя в небо:
— Господи! Я столько мечтала о таком, что сейчас случилось: я здесь — дома, ты — со мной, дети — рядом.
— Ты что? — спросил он участливо, видя наливающиеся слезами её глаза.
— Успокойся… Всё хорошо. Мне очень хорошо сейчас! И дети рядом, — повременив, повторила она, слыша крики и визг с берега реки.
Через какое-то время попросила уверенно:
— Поцелуй меня! Я хочу быть сегодня совсем счастливой.
Позднее, встав, она взяла его за руку, и они почти бегом спустились по крутому склону к берегу речки, поросшему старыми ивами, среди которых оставался прогал, где был причал местных рыбаков с их плоскодонками, с которых ныряли в воду деревенские ребятишки. Прошлогодний его мостик для забора воды, использованный ими как купальный, был унесён со льдом в половодье, а новый никому сейчас не был нужен: водопровод и скважину в этом году восстановили на средства какого-то спонсора, чьи родные жили здесь. Ещё на берегу, выпустив его руку из своей руки, она начала раздеваться, скидывая сначала кофточку, потом юбку, и, оставшись в купальнике, с разбегу бросилась в речку под крики и визг детей. Раздеваясь не спеша, Виктор наблюдал за происходящим в реке, за тем, как соскучившиеся по матери дети и радостные племянники облепили жену, и уже почти без сожаления думал о своей несостоявшейся встрече с Инной.
Мать встретила сноху так же радушно, как всегда ранее, сразу узнав её вопреки сомнениям Виктора, а довольная приездом невестки Лида решила к вечеру истопить баню, мотивируя это тем, что всем надо помыться, в первую очередь матери и Вере — с дороги.
После обеда мать с Верой сидели на скамье под окошком избы, о чём-то беседуя, а Виктор с детьми носили воду в баню с колонки, расположенной поблизости. В «первый пар», как говорили в деревне, мылись молодые и те, кто выносливее, поэтому Лида с матерью пошли мыться в последнюю очередь. Мылись они достаточно долго, и Виктор даже растерялся потом, когда Лида позвала его, чтобы он отнёс домой мать, сильно ослабевшую даже при той щадящей температуре, что сохранилась в бане. Неся на руках её лёгкое иссохшее тело, он вынужден был невольно отводить глаза, ему было отчего-то не по себе от её внимательного взгляда, словно она не воспринимала его собственным сыном, и это впечатление оставляло тяжёлый осадок в душе. А вечером, когда они сидели с Верой на той же скамье под окошком, жена сказала, что мать, показывая на него, когда он носил воду, говорила ей: «Вот мой муж». Тогда он понял, что его прежнее впечатление не было обманчиво.
Задумчиво он сказал:
— Да, совсем мать плоха стала. И Лиде с ней трудно. Хорошо ещё, что дети ей немного помогают, — имея в виду детей Алексея.
— А моя бабка умерла тихо, словно заснула, — вспоминала Вера.
Марфа Ивановна, бабушка Веры, была своеобразной деревенской русской женщиной, про которую нельзя было сказать, что она красавица, а пристальным взглядом даже можно было усмотреть в её образе отталкивающие черты. К старости на её верхней губе уже были заметны усы, лицо становилось всё более одутловатым, а кожа — белесой и рыхлой на вид.
Но несмотря на все свои физические недостатки, она считала себя счастливой женщиной, вырастившей пять дочерей и одного сына, и умерла в конце концов в одиночестве через пять лет после похорон мужа. Все её дети разъехались — кто в город, кто на центральную колхозную усадьбу, а она никак не хотела уезжать из своей умирающей деревни, где уже мало кто жил, хотя до воды было далеко, к тому же летом в речке она не была чистой из-за коровьих выгонов, расположенных на её берегах, и приходилось носить её вёдрами из удалённого родника, которых было в изобилии в этих местах. Бывая в южном Подмосковье по своим делам, Виктор часто удивлялся, что там всякий родник называли «святым источником». Спрашивая о причине такого названия, он старался выяснить, имеется ли какая-то легенда, объясняющая святость родника, и в большинстве случаев никаких особых легенд по этому поводу не было. Тогда он понял, что святость родника заключалась уже в том, что он давал людям жизнь, просто так, даром. Дарил её им. Разве можно сказать, что «дар» и «род» не однокоренные слова? Прожившая долгую и трудную жизнь Марфа Ивановна редко стеснялась в выражениях, не считая ругательными некоторые непривычные в повседневной речи слова. Однажды она застукала их с женой на сеновале и нарочито строго прогнала Виктора по какому-то делу, сказав вслед:
— Вы думали, что семейная жизнь только в том и состоит, чтобы ебстись да шанежки кушать?
На другой день мать упала с крыльца. Подбежавшему на крик Веры Виктору стало плохо от её неестественно согнутой в запястье руки; а мать, поднятая с земли и пришедшая уже в себя после падения, спокойно отвечала на причитания взволнованной Веры:
— Что вы расстраиваетесь?! Ну смерть пришла… Ну и что?
Виктор осторожно выправил руку матери и, наложив шины, забинтовал её, а Лида, упросив соседа, колхозного шофёра, отвезла мать в больницу, откуда они вернулись часа через два; рука её уже была в гипсе. Она, перенервничавшая, вскоре после приезда заснула, а уставшая Лида, вздохнув, сказала:
— Мне только этого не хватало: теперь за ней ещё больше придётся ходить. Спасибо Володьке — она говорила о соседе, шофёре, — довёз. Хоть бы ты машину сюда пригонял на отпуск, — говорила она Виктору.
— Так дороги же оттуда нет.
— Как нет?
— Не построили ещё. Зимой только можно.
Вечером к дому подъехала легковая машина, из которой вышла не спеша Инна.
Оторопевший Виктор, отложив свои дела, поспешил на улицу, где сидела под окном Вера и читала книгу. Поздоровавшись отстранённо, как с незнакомыми людьми, Инна с видимым равнодушием рассматривала деревню, а водитель, вышедший следом из машины, направился к Виктору и, протянув руку,
