Она села. Я мельком взглянул на нее и увидел, как она бледна. Эта бледность была заметна даже на фоне ее новенького подкрахмаленного халата. Я был взволнован не меньше Илоны, но старался не выказать этого.
— Как ваше здоровье? — как можно строже спросил я ее. — Сможете в полном объеме выполнять свои обязанности?
Эта моя подчеркнутая официальность смутила ее.
— Простите… — произнесла она тихо и опустила глаза. Она выглядела несчастной, тем не менее в ее поведении было что-то от нашкодившего мопса.
— Я не понимаю вас, — сказал я и внимательно посмотрел на нее.
— Да что тут понимать… Вы прекрасно знаете, о чем я говорю… — Как и я, она обращалась ко мне на «вы», как будто между нами никогда ничего не было.
Мне вдруг страшно захотелось закурить, но я был некурящим, а потому у меня не было сигарет. Я стал ерзать на стуле. Я не знал, куда мне деть свои трясущиеся от волнения руки. Я испытывал сложные чувства: мне одновременно хотелось и сказать что-то обидное Илоне, и броситься к ней, и обнять ее, и покрыть поцелуями ее лицо. Вместо этого я спросил ее:
— А что я, собственно, должен знать? Мне достаточно получить от вас исчерпывающий ответ на мой вопрос…
Она вскинула в недоумении брови. О чем, дескать, это вы? Потом вдруг что-то поняла и чуть заметно улыбнулась.
— Ах, вот вы о чем. Я в полном порядке, могу заниматься всем, что мне прикажут, — ответила она.
— Это хорошо, — произнес я совсем не то, что мне бы хотелось сказать. — Это очень хорошо. Значит, будем работать. Сейчас у нас оказалось вакантным место начальника полкового медпункта…
— Я все знаю, — сказала она. — Мне очень жаль капитана Савельева. Ведь я помню его.
Я кивнул. Я был благодарен ей за то, что она помнила нашего Ванюшу.
— Вы временно поработаете на этой должности. А когда в мое распоряжение прибудет офицер, вы займете место процедурной сестры. Вам все понятно? — достаточно строгим голосом спросил я.
— Так точно, товарищ майор! — вскочив с табурета, с заметной иронией в голосе произнесла она.
На этом наш разговор был окончен. В тот день мы больше словом с ней не обмолвились. Каждый занимался своими делами и не лез другому на глаза. Впрочем, то же самое произошло и на следующий день.
— Ты где прячешь своего нового бойца? — спросили меня мои соседи по палатке, когда вечером следующего дня мы, по обыкновению, сели, чтобы выпить.
Я вначале не понял, о чем это они, но потом до меня дошло. Оказывается, их интересовала Илона.
— Боец, как ему и положено, службу несет, — попытался отшутиться я, надеясь, что на том разговор и закончится. Но я ошибся.
— Гляди, Митя, не прозевай бойца-то. А то ведь возьмет какой-нибудь ушлый прапорщик да затащит твою барышню в постель, — сказал на полном серьезе СПНШ Проклов. — Ты же знаешь этих пройдох — без мыла в задницу влезут.
Кровь прилила к моему лицу, и я почувствовал, как во мне растет это безумное, это всеохватывающее чувство ревности. Я сопротивлялся ему, говорил себе, что мне дела нет до какой-то там Илоны, что с ней давно покончено, но чувство это было сильнее меня.
— Давайте не будем об этом, — чтобы закончить разговор, решительно произнес я, но мужики уже успели войти в раж.
— Нет, брат, вопрос еще не исчерпан, — говорит этаким паскудным голосом начальник разведки Паша Есаулов. — Ты нам прямо ответь: ты будешь использовать свою подчиненную по назначению или же позволишь нам это сделать?
— В самом деле, Митя, ответь, — поддержал его главный наш тыловик Червоненко. — А то ведь мы завсегда готовы подсобить товарищу, — сказал он, и все, кто находился за столом, заржали, словно застоявшиеся кони.
— Прекратите! — не своим голосом вдруг закричал я. — Немедленно прекратите!
Нет, что угодно можно было позволить этим несчастным солдафонам, но только не давать им права вторгаться в мою личную жизнь. Не в силах больше слушать их, я выскочил из палатки. Вслед мне полетели смешки.
— Ишь, какие мы обидчивые!.. Прямо как девочка-отличница, которой впервые показали член!.. Ну, давай беги, беги, казанова несчастный! Мы все равно до твоей крали доберемся…
Конечно, это они кричали не для того, чтобы обидеть меня. Так, для куража. Мы все здесь куражились, это нас и спасало. Иначе можно было сойти с ума от этой проклятой жизни.
XLI
В палатке при зажженной свече мы и не заметили, как наступила ночь. Когда я вышел наружу, мне вначале показалось, что все вокруг погрузилось в непроглядную тьму, но когда глаза привыкли, я увидел звезды, а чуть позже и контуры гор, грозно и торжественно выделявшиеся на фоне гаснущего неба. Было довольно тепло, как бывает тепло во время цветения южных садов. Мне казалось, что я даже чувствую аромат цветущих абрикосов. Впрочем, ничего удивительного в этом не было: до аула, где цвели в это время сады, было рукой подать.
Весной я всегда пребывал в каком-то смятенном состоянии. Первое тепло пробуждало во мне чувства, и раньше в такую пору я постоянно в кого-то влюблялся.
Где, интересно, сейчас Илона? — неожиданно подумал я и испугался своего вопроса. Нет-нет, я не должен думать о ней! — стиснув зубы, сказал я себе. Коль решено, значит, решено! В конце концов, мужик я или тряпка? Ведь она меня предала, пре-да-ла! Вот и нечего думать о ней. Я вдруг вспомнил, как накануне она просила у меня прощения. «Простите», — сказала она. Я попытался сделать удивленное лицо, дескать, не понимаю вас… Но я ведь все прекрасно понимал. Все! И этого было достаточно, чтобы еще раз убедиться в том, что меня предали. Ведь просто так никто прощения не просит.
А что, если вдруг… Да-да, что, если ее начнут обхаживать наши полковые донжуаны? Эта мысль заставила меня вздрогнуть. А ведь без этого не обойдется. Женщинам вообще туго приходится в армии. Дашь — плохо, не дашь — того хуже. Поэтому вокруг них постоянные разговоры, постоянные сплетни… Бедные армейские женщины! Как им приходится нелегко. Подумав об этом, я пожалел Илону. Ведь ее ждала похожая судьба.
Я вдруг вновь ощутил прилив ревности — слишком уж быстро застучало мое сердце. Нет, я никому не позволю даже словом недобрым обмолвиться о ней! — неожиданно подумал я. Ни-ко-му!
Я и не заметил, как ноги мои понесли меня к медпункту. Я ругал себя, я себя стыдил, я просил себя одуматься, но ничего поделать с собой не мог. Я уже не шел — я бежал. Я летел, словно на крыльях, навстречу своей судьбе. Зачем я это делаю, зачем? Ведь все прошло! Все давным-давно прошло… Но какая- то сила продолжала тащить меня вперед. Господи, что я делаю! — взмолился я, но было уже поздно. Я распахнул полу палатки…
— Илона!
Кровать ее стояла справа от входа. Горела свеча. При слабом ее свете она пыталась читать какую-то тоненькую книжку. Услышав мой голос, она вздрогнула и с испугом уставилась на меня.
— Илона… — снова повторил я в каком-то безумном порыве, совершенно не зная, что мне делать дальше.
Она поняла, что со мной творится. Она спрыгнула с кровати и побежала мне навстречу. Я целовал ее, я вдыхал знакомый запах ее волос, я задыхался от счастья и сходил с ума. Взяв ее на руки, я понес ее на кровать. «Нет, я не отдам тебя никому, слышишь? Ни-ко-му! — шептали мои губы. — Ты моя, только
