моя!»
— Митенька, что ты делаешь, что?..
Я снова и снова целовал ее. Она не сопротивлялась.
— Илона!..
— Да, милый, да…
— Я люблю… я тебя очень люблю…
— Да, милый, да…
Это были лучшие минуты в моей жизни. Я был счастлив. Жизнь возвращалась ко мне вместе с Илоной. Я счастлив, боги! Вы слышите меня?! Я бесконечно счастлив! — кричало все во мне.
Потом мы лежали на спине и молчали. Нам не нужно было ничего говорить, хотя нам нужно было многое друг другу сказать.
— Ты меня любишь? — спросила она и погладила рукой мои волосы.
— Очень. А ты?
— Я тебе когда-нибудь расскажу, как я люблю тебя. Сейчас мне сделать это трудно. Я еще не пришла в себя после взрыва…
— Это был взрыв?
— Это был атомный взрыв.
Потом я снова целовал ее. И снова мы задыхались от любви. Так всю ночь мы и не сомкнули глаз, лаская друг друга и говоря друг другу нежные слова. Когда же мы решили немного поспать, горнист протрубил побудку…
А после завтрака все было, как обычно: старших офицеров собрали в штабе полка, часть пехтуры ушла в горы, другая — на занятия по боевой подготовке, а технари принялись обслуживать технику. Я не хотел никуда идти, я хотел быть рядом с Илоной. Все мои мысли теперь были обращены только к ней. Даже отвратительный холодный дождь, что неожиданно посыпал с неба, не испортил мне настроения. Что мне дождь, что мне вообще земные стихии, если ко мне возвратилась жизнь. Теперь я, как никогда, хотел жить, хотел радоваться всему на свете. Я хотел быть счастливым!
С этого дня я решил начать новую жизнь. Перво-наперво я, перед тем как отправиться на завтрак, сбрил свою невзрачную пегую бороденку, которую, несмотря на упреки «полкана», носил все эти последние месяцы. Когда мои соседи по палатке увидели меня без бороды, ахнули от удивления, а Макаров сказал, что теперь мое лицо стало походить на задницу императрицы Екатерины, как будто он когда-то видел эту самую задницу.
А вот Илона, когда увидела меня, ничего не сказала, только улыбнулась. Наверное, поняла, что это я для нее побрился и даже попрыскался одеколоном.
— Я видела, как ребята уходили в горы, — сказала она вместо того, чтобы поприветствовать меня.
— Да-да, они ушли, — растерянно произнес я.
— А ты бывал в горах? — спросила Илона.
— Да, бывал, — ответил я.
— Страшно?
— Терпимо.
— В вас стреляли?
— Немного, — соврал я, вспомнив вдруг о том, как мне и моим товарищам чудом удалось в прошлый раз избежать смерти.
— Я хочу тоже пойти со следующим отрядом в горы… Ты отпустишь меня?
— И не думай. Ты мне здесь нужна.
— Это нечестно, — с обидой заявила она. — Что могут подумать ребята?
— А что они могут подумать? Ты — женщина, а женщинам в горах делать нечего…
Она надулась.
— Не надо, не дуйся, — сказал я. — Ты уже получила свое сполна, так что тебе не должно быть стыдно перед людьми. Кстати, как тебе удалось вырваться в Чечню? Помню, когда ты еще лежала в госпитале, врачи прямо сказали, что тебя комиссуют из армии.
— Меня в самом деле попытались комиссовать. Но у них ничего не получилось. Я поехала в Москву и добилась, чтобы меня признали годной…
— Ну ты даешь! И зачем тебе это нужно было? Жила бы дома и в ус не дула.
— У меня нет усов, — улыбнулась она и вдруг: — Я все время помнила, о чем мы с тобой мечтали…
— И о чем же мы мечтали? — удивленно посмотрел я на Илону.
— О том, что мы поднимемся на высокую гору, встанем над бездной, и ты прочтешь свое любимое стихотворение… — Она начинает торжественно декламировать: «Кавказ подо мною. Один в вышине…» Ну, помнишь, помнишь? Это было в Махачкале. Ночь, гостиница, освещенный лунным светом гостиничный номер…
— Я помню. Я все помню, — сказал я ей.
— И я помнила, поэтому и вернулась на Кавказ, — улыбнулась Илона.
В этот момент мне на память пришла наша странная встреча в Москве, и я сник.
— А я решил, что ты все забыла, — сказал я.
Она вспыхнула. Она посмотрела мне в глаза и все поняла.
— Я не расспрашиваю тебя ни о чем, — сказал я. — Пусть все будет так, как есть.
— Нет, я должна тебе сказать все, иначе я не смогу… Понимаешь, жить с таким грузом на сердце просто невозможно. Ты же ведь сам не простишь себе то, что не узнал правду. Будешь постоянно об этом помнить…
— Чушь собачья, — усмехнулся я.
— Нет, не чушь. Хорошая скамейка — это та, на которую ты сядешь и не занозишь свою задницу. Это мне однажды подполковник Харевич сказал. Вот и я хочу, чтобы ни одна заноза не осталась в твоем теле, понимаешь?
Она смотрела мне в глаза, и я видел, насколько ей тяжело даются ее слова. Ее душа буквально разрывалась на части.
Я пожал плечами.
— Ну, говори, коль надо, — как можно равнодушнее сказал я.
— Ты правда этого хочешь? Правда? — схватив меня за грудки, спросила она. — Но ведь после этого все будет уже по-другому — слышишь? — по-другому!.. Ты будешь ненавидеть меня. Впрочем, это неважно. Главное, я должна сказать правду. Я люблю тебя, а любимых не обманывают…
Она отпрянула от меня и отвернулась.
— Так вот, слушай, Митенька, с какой ты сволочью имеешь дело… — Услышав такое заявление, я попытался остановить ее, но она продолжала: — Помнишь, я говорила, что у меня был парень? Тот, первый мой мужчина… Это он и был. Я говорю о том молодом мужчине, с которым ты меня встретил в Москве. Тогда решался вопрос, быть или не быть мне в армии. Врачи и слышать не хотели о моем возвращении. И тогда я вспомнила об Эдике… Его папа занимает важный пост в Генеральном штабе. Эдик заявил, что он поможет мне, если я стану его женой. Я сказала, что согласна. И он мне помог. Но прежде мы сходили в загс.
У меня потемнело в глазах. Я хотел что-то сказать ей, но не смог. Я стоял и обалдело смотрел на нее. — Да, милый, вот так оно все и произошло.
Когда я пришел в себя, я сказал:
— Так ты, выходит, чужая жена? Выходит, этой ночью я просто-напросто откусил кусочек от чужого счастья?
Она в отчаянии замотала головой.
— Нет, не говори так! — воскликнула она. — Я уехала сюда, чтобы больше не вернуться к нему.
— Но возвращаться придется — война не будет длиться вечно, — сказал я.
— Я не вернусь…
Меня что-то насторожило в этих ее словах, и я буркнул:
— Нельзя уезжать на войну и не думать о возвращении. Это противоестественно.
