наибольшая его ширина — около тридцати метров. Из главного зала отходят множество темных коридоров во всех направлениях. В глубине его расположены входы в четыре зала поменьше: первый из них служит складом, второй — столовой и кухней, в третьем находится медсанчасть. Четвертый называется Промежутком; там обитает Шаман: короткий туннель ведет к тяжелой деревянной двери, которую, несомненно, стащили из Дома; дверь наглухо закрыта. Большой серый навес, сшитый из одеял (тоже утащенных — понятно, откуда), раскинут неподалеку от этих жизненно важных объектов. Здесь живут вожаки, Первый Круг. В этом же секторе всем кланам отведены зоны, примыкающие к их нишам. Нас, малышей, оттеснили в дальний край пещеры, в самую пустынную часть, где живут, кроме нас, человек пятнадцать, не принадлежащих ни к одному из кланов. В сводах главного зала видны там и сям световые колодцы. По всей видимости, они образовались путем естественного осыпания более мягких пород. Или были чем-то пробуравлены. Этот свет усиливается и перенаправляется системой зеркал и металлических пластин, отполированных до блеска. Все это попало сюда из кухни Дома: тарелки, подносы, салатницы. Под каждым колодцем устроены небольшие глиняные бассейны для сбора дождевой воды. В мутной воде плавают грязные тряпки.
— Эти резервуары, — объясняет мне Марк как-то вечером, — служат для того, чтобы отражать химические атаки солдат. Солдаты пытаются отравить жителей пещеры, они просовывают в дыры горящие лоскуты ткани, пропитанные удушающими веществами. И вода почти мгновенно гасит пламя.
— Откуда ты это узнал?
— От Финли… то есть в Доме его звали Фабриций.
— Да, я его помню.
— Несмотря на запрет, он иногда со мной разговаривает. Мы говорим очень коротко. Иногда я получаю ответ на свой вопрос только на следующий день или через день. Он опасается доноса.
— Какую роль он играет в общине?
— Он сторож, охраняет один из входов в пещеру. Большую часть времени он умирает от скуки. Поэтому и заговаривает со мной. Он ведь был таким болтуном раньше, помнишь?
— Да, помню. Однажды он слишком громко трепался, и его приговорили к аспиратору во время ужина.
— Ух, как вспомню эту штуковину, так мороз по коже! Намордник с трубочкой для пищи… Я аж подавился, глядя на эту пакость! — морщится мой друг.
— Мне довелось испытать ее до твоего прихода. Весьма впечатляет. Главное, сосредоточиться и дышать носом. Правда, под конец еды чувствуешь себя как выжатый лимон. Ужасно там было, правда? Я хочу сказать, что здесь все-таки лучше. Как думаешь?
— Хотелось бы знать, чего от них ожидать. Меня беспокоит неизвестность. В Доме, во всяком случае, если ты следовал их дурацким правилам, все было «хорошо». А с этими Рваными Ушами никогда не знаешь, как себя вести.
Он закрывает глаза и зевает:
— Мето, я устал. Пойду спать. Мы же работаем здесь как проклятые. Зато никакое снотворное не требуется.
Но кто знает? Кто знает, не накачивают ли нас и здесь какой-нибудь дрянью? Все необходимые продукты они тащат из Дома, так почему бы им не стащить и снотворное? Мне кажется, Рваные Уши не так уж и отличаются от своих врагов: эта их слежка друг за другом, доносы, властные главари.
Я пытаюсь сосредоточиться на том, что скажу на судилище. Нам надо действовать согласованно. Ни одна реплика и ни один вопрос не должны застать меня врасплох. Они сделают все, чтобы прижать нас к стенке, я не жду от них никаких поблажек. Я понимаю, что приятельские отношения с Ромулом могут мне сильно навредить, но не стоит и пытаться их скрыть: все мои друзья будут опрошены, к тому же у Рваных Ушей есть и своя сеть осведомителей. Но как им в голову пришло, что мы выступили в сговоре с людьми из Дома? Зачем нам это нужно? Ромул говорил, что его отец был удивлен нашим мятежом. Ромул говорил… Когда я начинаю в нем сомневаться, вся моя картина мира рушится. Ведь это он открыл мне глаза на многие вещи, происходившие в Доме. Это он научил меня не доверять установленному порядку. Так неужели… он манипулировал мною и предал меня?
Вот и ко мне подходит Фабриций-Финли, и я тотчас узнаю его, несмотря на густую пшеничную бороду, разобранную на шесть совершенно одинаковых прядей. Он крутит пальцем одну из них и говорит:
— Хотел взглянуть на тебя, Мето. Ты меня узнаешь?
— Конечно. У тебя все те же глаза со смешинкой.
— Со смешинкой? Неужели?
Я замечаю его искалеченное ухо. У большинства здешних обитателей шрам на ухе заметен, но не слишком. Его же ухо разодрано на два клока, которые так и остались болтаться. Они реют, как флаги, когда он качает головой. Финли быстро понимает, что привлекло мое внимание.
— Любуешься моим раздвоенным ухом, Мето? У меня здесь у одного такое.
— Почему?
— Шамана не оказалось поблизости, чтобы зашить ухо после того, как я вырвал из него кольцо. Братья залечили его и заштопали, но кое-как. В общем, у меня был выбор: потерять все ухо, которое могло загноиться, или ходить таким вот красавцем. Поначалу я стыдился своего уха и старался его спрятать, а потом начал даже гордиться. Я ведь один-единственный такой.
— Кроме тебя, все обращаются с нами как с собаками. Почему?
— Они проявляют осторожность. Опасность повсюду. Наши противники готовы на любую хитрость, чтобы уничтожить или похитить наши тела. Внедрение своих людей — самая обычная для них тактика; они могут, к примеру, организовать «побег» из Дома. Если бы члены нашего братства были доверчивей, нас бы давно уже и на свете не было.
— А ты?
— Ну, я-то знаю, что вы остались все теми же славными малышами.
— Ты сказал им, что разговаривал с Марком?
— Я это скрыл. Не хочу, чтобы мне официально запретили приближаться к вам, поскольку в этом случае мне придется строго следовать инструкциям. А сейчас, Мето, мне нужно вернуться на свой пост. Ну, до скорого!
Вскоре после ухода Финли, когда я уже погружаюсь в дремоту, внезапно раздается оглушительный дребезг. До меня доносятся отзвуки ритмичных ударов по металлическим пластинам. Очевидно, это боевая тревога. Парни подбегают к световым колодцам и забивают их тряпьем. Через несколько минут становится темно как ночью, повисает гробовая тишина. Я замираю. У меня привычка считать, чтобы оценить отрезок времени. Надеюсь, что мои друзья в безопасном месте. Звон колокола стихает: отбой. Похоже, это учебная тревога, которую дают время от времени для тренировки боевых навыков членов общины. Тревога продлилась больше одиннадцати минут. Пока я не понял, что происходит, меня несколько раз прошибал холодный пот, ведь я здесь один и пока еще не в силах защититься.
Мои товарищи возвращаются несколько часов спустя. Они угрюмы: должно быть, новости невеселые.
Оказывается, наш единственный друг Финли наказан после учебной тревоги за «длительное отсутствие на посту». Марк говорит, что кто-то его заметил и ему грозит наказание.
— Что ему сделают? — спрашиваю я.
— Не знаем, — отвечает Марк. — Но когда я его встретил, глаза у него были красные от слез. Наверняка он сожалеет, что разговаривал с нами.
— Сейчас, — говорит Клавдий, — мы не можем за него заступиться. Нам нужно завоевать их полное доверие, и только тогда можно рассчитывать, что нас будут слушать.
— Не знаешь, когда нас будут судить? Это как раз повод все объяснить, дать им понять, что мы хотели помочь слугам, после чего нам только и оставалось, что бежать…
— Нет, они быстро выведут нас на чистую воду, поймают на мелочах. Тебе надо пройти испытание, забраться на большую лестницу: они хотят убедиться, что ты сможешь отвечать перед судом стоя. Как ты себя чувствуешь?
