Что не едино, чего они не видят? Штайнер настолько погрузился в мысли, что чуть не прошел мимо дома. Покачав головой, развернулся и достал из кармана ключ.
Магистр стоял за кафедрой. Перед ним на маленьких скамеечках сидели студенты, а на длинных скамьях — лиценциаты и бакалавры, если в этот момент была не их очередь диктовать. Сейчас отрывок из «Суммы теологии» читал Якобус. Он произносил слова медленно и отчетливо, указывая номера параграфов, знаки препинания и большие буквы, чтобы студенты могли записать без ошибок. Затем он перешел к выдвинутым Фомой Аквинским доказательствам существования Бога; похоже, сам Бог отнесся к данному занятию благосклонно: через оконное стекло прямо на середину страницы упал луч солнца.
«Существование Бога можно доказать пятью способами. Самый первый и верный способ проистекает из движения…»
И так продолжалось вплоть до пятого доказательства. Студенты, склонив головы, усердно записывали. Потом Якобус сделал паузу и передал книгу одному из лиценциатов, который продолжил чтение.
Лаурьен поднял голову. От долгого писания рука затекла, шея болела, потому что приходилось сидеть с постоянно склоненной головой, спина ныла от неудобного сидения на скамье. От скользящих по бумаге перьев в комнате стоял скрип. Лиценциат, говорящий в нос монотонным голосом, добрался до комментария к прочитанному. Лаурьен опустил голову на руки и закрыл глаза.
«Он спит, — подумал Штайнер, только что открывший дверь и заглянувший в зал. — Болезненный юноша, но способный. Мне следует о нем позаботиться, теперь, когда Касалла больше нет. Кто же дает ему paedagogicum?»
Он вошел на цыпочках и прислонился к стене. Рядом стоял один из бакалавров.
— Кто сейчас с ним занимается? — прошептал Штайнер, подбородком указывая на усталого молодого человека.
— Пока никто. Я думал, что лучше всего подойдет Ломбарди. Ведь он живет в схолариуме. И ему, бедняге, совсем не помешает лишняя пара пфеннигов.
Штайнер посмотрел на говорившего с сомнением, но не возразил, а выскользнул в коридор, где гулял холодный ветер, который тут же забрался к нему под плащ. Ломбарди? Читая лекции, он должен придерживаться устава. Как и что читать, как долго и с какими комментариями на каком занятии — все определено уставом. Даже ответы на вопросы, и те оговорены. «Так можно научить даже осла», — весело подумал Штайнер. Лично он бы с удовольствием внес в процесс обучения чуть больше самостоятельности. Но ведь Ломбарди будет давать уроки Лаурьену один на один, без свидетелей… Штайнер не доверял Ломбарди ни на грош. Его отец родом из Берна, у матери какое-то поместье в Бретани. И кроме того, он явный приверженец Оккама[27], и это в университете, который считает своим долгом представлять точку зрения Фомы Аквинского.
Штайнер остановился. Здесь, во внутреннем дворе, ветер свистел еще сильнее. «Это же полная чушь, — Штайнер призвал себя к порядку. — Нельзя подозревать человека только потому, что он сторонник другого мнения. Да и в чем подозревать? Что он вобьет чушь в голову Лаурьена?»
— Господин магистр… на два слова…
Штайнер обернулся. Сзади, придерживая полы плаща, стоял Теофил Иорданус; его голый череп блестел, вид у него был расстроенный.
— Иорданус? Что такое?
— Ничего хорошего. Возникло подозрение…
Иорданус казался очень смущенным.
— В тот вечер мы все были в пивной, вы же помните, и все мы назначили друг друга свидетелями — один за другого. Но сейчас кое-кто говорит, что магистр Ломбарди примерно на полчаса уходил…
Ломбарди? Штайнер удивленно воззрился на Иордануса. Ведь он только что думал о Ломбарди! Но не в этой связи.
— Уходил из пивной?
— Да. Магистр Рюдегер вспомнил, что Ломбарди неожиданно исчез. Как дух, не прощаясь, а около одиннадцати материализовался снова. Его не было с нами целых полчаса.
Штайнер засмеялся:
— Как дух? Возможно, у него возникла самая естественная надобность.
— На полчаса? Не может быть! Когда Рюдегер это сказал, я тоже вспомнил. Точно, некоторое время Ломбарди на месте не было.
Штайнер попытался восстановить события, но тут внезапный порыв ветра добрался до маленькой статуи Девы Марии, стоявшей в нише на крытой галерее, и задул свечу перед Богородицей.
— Мне очень жаль, но я этого не помню. Знаю только, что он там был, а если и уходил на полчаса, то я этого не заметил.
Теофил Иорданус побледнел и тихо сказал:
— Но было бы хорошо, если бы вы заметили.
— Было бы, но тут ничего не поделаешь. А еще кто-нибудь заметил?
— Только те, кто сидел в непосредственной близости от Ломбарди.
Штайнер кивнул. Это объясняет, почему он ничего не мог вспомнить, — ведь он сидел на другом конце стола.
— Я с ним поговорю, — сказал он и похлопал Иордануса по плечу.
Штайнер покинул коллегиум и заспешил в сторону рынка.
Пока студенты были на лекции, в схолариуме дела шли своим чередом. Служанки готовили, стирали и мыли, подметали полы и приносили дрова, чтобы разжечь огонь. Они шутили со Штайнером, потому что в нем было что-то доброе, отцовское, он совсем не похож на карлика, который руководит схолариумом со всей строгостью и требует дисциплины. Сейчас тот сидел в одиночестве в рефекториуме и пил пиво. Увидев приближающегося Штайнера, он смущенно отставил кружку в сторону и поднялся.
— Магистр Ломбарди дома?
— Нет, ушел за бумагой. Но сейчас вернется. Вы к нам по поводу Лаурьена?
В этот момент дверь открылась и появился Ломбарди. При виде Штайнера у него на лице отразилась некоторое удивление. Он скинул плащ и бросил на стол пачку бумаги.
Штайнер произнес только одну фразу: «Мне нужно с вами поговорить».
В комнате Ломбарди книг было мало. Большинство из них он, видимо, взял на время. Поговаривали, что он даже беднее, чем его студенты.
— У вас недюжинные способности к наукам, — начал Штайнер, садясь на скамеечку у окна. — Почему вы торчите здесь в качестве магистра septem artes liberales, хотя вполне бы могли получить профессуру в jus canonicum?[28]
Ломбарди засмеялся, прислонившись к стене и скрестив руки на груди.
— Меня все устраивает. Я не люблю сидеть взаперти, как лошадь в конюшне.
— Причина моего появления, хм… — начал Штайнер, запнувшись в поиске подходящих слов. — В общем, в тот вечер, когда погиб Касалл, вы на некоторое время покидали пивную, не так ли?
Ломбарди молча смотрел в окно на развалины обрушившегося дома, потом кивнул:
— Это правда. Меня не было около получаса.
— Вам надо было самому мне об этом сказать. А теперь я узнаю это от других. Где вы были?
— Ну, предположим, я был у женщины. Вам этого достаточно? Я совершенно точно не являюсь убийцей Касалла, потому что за полчаса я бы не успел добраться от Святого Куниберта до вашего дома, чтобы лишить Касалла жизни, раскурочить плащ и вернуться в пивную. Это же совершенно очевидно. Или нет?
«Трудно, — подумал Штайнер, — но не невозможно. Если разделить полчаса на три куска, как будто это пирог, то получается десять минут туда, десять минут на преступление, включая раскидывание вещей, и оставшиеся десять минут на дорогу обратно. Правда, в таком случае он не смог бы скрыться за оградой, потому что на это потребовалось бы гораздо больше времени. Еще пять минут на сады и луга». Штайнер пожал плечами:
