Прошло несколько недель. Заучивать приходилось много, бесконечно много. Так много, что иногда Лаурьен боялся, что не справится. Тем более, что ему уже несколько дней нездоровилось. Он едва держался на ногах, голова раскалывалась, у него был сильный озноб, от которого тряслось все тело. Поэтому после обеда он прилег, но уснуть не смог. Он поднялся, с трудом снова облачился в платье. Возле спальни столкнулся с Домицианом и еще тремя студентами.
— Завтра вечером мы с Касаллом, Ломбарди, Штайнером и остальными магистрами идем в пивнушку «Оксен», — сказал пребывающий в хорошем настроении Домициан. — Пойдешь с нами?
Лаурьен кивнул. Только бы по спине не тек постоянно пот. Он как будто сел в муравейник. Да еще и эта охватившая всю голову боль. В этот момент в коридоре показался карлик-приор, наполовину скрывшийся под грудой фолиантов, которые он тащил, прижав к себе.
— Ну, господин схоластикус, — обратился он к Лаурьену, улыбаясь ему из-за книг, — скоро наверстаете упущенное?
Лаурьен кивнул.
— А тебя он тоже бьет? — без связи с предыдущим спросил Домициан.
Лаурьен не понял.
— Касалл. Ни для кого не тайна, что он частенько распускает руки.
— Нет. И все равно он мне не нравится, — пробормотал Лаурьен. — По мне, так пусть бы он горел в аду. Я его ненавижу!
Он подумал о Софи. По ночам она забредала в его сны, днем у него путались мысли: он сидел, стоял, ходил, не зная, где и куда, и ему все время нужно было делать над собой усилие, чтобы спуститься на землю с облаков своей фантазии.
Остальные загалдели, серьезными оставались только лица де Сверте и Домициана. Лаурьену показалось, что они обменялись быстрыми взглядами, а потом де Сверте мрачно заметил, что Касалл является весьма неприятным представителем людского племени, и было бы лучше, если бы он так и остался в своем Париже. Остальные снова засмеялись, но у Лаурьена не было охоты шутить. Он чувствовал такую слабость, как будто в любой момент мог потерять равновесие и свалиться где-нибудь в углу.
На следующий вечер дождь лил как из ведра. Люди спрятались у себя в домах и рано легли спать, все, кроме тех, кому было что праздновать. В темноте послышался глухой шум тележки. Это был золотарь, который в этот самый момент вез свою добычу к Рейну, предварительно опустошив все выгребные ямы. Вывозить «золото» ему разрешалось только по ночам, чистить ямы — исключительно вечером. За эту работу, выполнять которую других охотников не было, ему хорошо платили, а деньги являлись для него достаточной приманкой, чтобы согласиться на столь дурно пахнущий труд. Он приспособился к жгучей вони, терзавшей его нос, пока он открывал ямы, перегружал их содержимое в бочки, а потом на тележку. В глубине души он считал, что в нос живодеру шибает не намного более тонкий запах, особенно если учесть, что жители города освобождаются от своих фекалий где угодно и как угодно.
Втянув голову в плечи, он толкал перед собой свою тележку, а дождь непрерывно колошматил по затылку, который он пытался защитить накидкой.
Неожиданно движение прекратилось, тележка застряла. Когда золотарь обошел свое транспортное средство, чтобы посмотреть, что там, между колес, то в тусклом свете торопливо зажженной сальной свечи заметил контуры ног, торчащие из-под куста бузины. «Я вполне могу сразу же погрузить его на тележку», — пробормотал золотарь и подошел поближе, чтобы рассмотреть тело. Он немного отодвинул ветки и нащупал фигуру в темном, похожем на рясу плаще. Из священников? Золотарь колебался. А потом с решительным видом выпрямился, снова накинув на голову накидку, потому что дождь усилился. «Что мне с того?» — подумал он, видевший в Кёльне немало покойников. И задумчиво потащил свою тележку вниз, к Рейну.
Дождь стучал по крышам и окнам города, нагоняя сон. Мастер-ткач с женой уже задули свечи и легли в кровать, приготовившись ко сну.
И тут раздался крик. Неожиданный и до того ужасный, что мастер подскочил. Он прислушался. Голос человеческий, кричал мужчина. Потом мастер даже разобрал несколько слов: «На помощь, на помощь, он меня убьет!» И снова вопль, быстро перешедший в хрип и оборвавшийся, как будто и на самом деле чья-то душа приготовилась покинуть свое вместилище. Мастер вскочил с кровати, влез в штаны и жилет, натянул сапоги и сбежал вниз. Поспешно зажег факел, открыл дверь и вышел на улицу. Напротив открылось окно, кто-то высунулся:
— Вы тоже слышали?
Рядом отворилась дверь. Вдова Нотзидель испуганно жалась у входа.
— Там, внизу, посмотрите…
Она показала в конец улицы, туда, где дорога ведет к садам Святой Урсулы и где стоит всего несколько домов. В свете факела он заметил, что за угол сворачивает фигура в развевающемся одеянии. Мастер бросился следом, но уже через пару секунд резко остановился. На земле валялось что-то темное. Он наклонился и поднял предмет. Книга. А чуть дальше обнаружился башмак. Из домов один за другим выходили люди, которых тоже разбудил шум. Все побрели по раскисшей от дождя улице, оглядывая канавы и лежащие на дороге доски. Вскоре они наткнулись еще на один башмак, а вдова Нотзидель, которая тоже примкнула к поисковому отряду, обнаружила оторванный рукав. Мастер изучил его, освещая своим факелом. «Похоже на рукав от плаща артистов», — задумчиво проронил он. Поддеревом заметили второй рукав, а чуть дальше — берет. Навстречу уже бежали люди, обнаружившие плащ. Без рукавов. Все вместе они прошли чуть дальше, но больше ничего не нашли и поэтому повернули обратно. Теперь они прочесывали улицу в противоположном направлении и наконец выявили подходящего владельца всей кучи попавшихся им предметов: он лежал за колодцем возле маленького домика на Марцелленштрасе. Без признаков жизни и без одежды, таким, как создал его Бог. А насквозь промоченные дождем рубашка, штаны и нижнее белье висели на краю каменного колодца.
Ткач подошел поближе и наклонился. Схватил за руку не подающего признаков жизни человека, пытаясь нащупать пульс, но бесполезно. Зато заметил лужу крови на земле и слегка отодвинул покойника в сторону. Тут же открылась зияющая рана на затылке, как будто ударили каким-то тяжелым предметом. Смертельно бледная вдова Нотзидель перекрестилась.
— Спасение пришло слишком поздно, — тихо сказал мастер, — он напрасно звал на помощь. Убийца оказался быстрее нас. Я уже был в постели, когда услышал крики. Пока оделся… Но меня удивляет, почему злодей проложил столь отчетливый след к своей жертве. Мы бы не смогли найти его так быстро, если бы не разбросанная одежда.
Вдова возразила:
— Следы-то вели в противоположном направлении, туда, к Святой Урсуле.
Остальные соседи закивали головами.
— Этот дом принадлежит магистру факультета, — произнес один из них.
Мастер повернулся и дернул за шнур у двери. Но никто не открыл.
— Мы должны сообщить старшему пастору, он, в конце концов, является канцлером факультета, — сказала вдова Нотзидель, после чего все дружно направились к собору.
В доме возле церкви лежал в своей постели громко храпящий старший пастор. Они принялись звонить изо всех сил и в конце концов разбудили его.
А потом вместе с ним вернулись к трупу, посвятили вновь прибывшего во все подробности и направили факелы на лицо мертвеца. При виде покойника канцлер вздрогнул.
— Боже всемилостивый, вы правы, это магистр артистического факультета, — пробормотал он, бледнея прямо на глазах.
Тогда они показали свои находки и все время повторяли, крича и перебивая друг друга, что вещи лежали по отдельности, как будто кто-то хотел пометить дорогу к трупу. Два башмака, два оторванных рукава, берет и приведенный в негодность плащ. И книга. Канцлер взял ее в руки и попросил мастера поднести факел поближе. Свет упал на переплет из свиной кожи. Но канцлер ничего не сказал, только прижал книгу к своему плащу. Стоящие вокруг добрые люди без его пояснений разобраться ни в чем не могли, потому что это были Аристотелевы «Interpretationes» с комментариями Боэция. Видимо, книга принадлежала покойнику.
