— Но там было написано, что он из Консервато…
— Кретины! Уроды! Стоило мне оставить вас на пару часов, и всё полетело в тартарары! Теперь под Нечаеву не подкопаешься! Я так и знала, что сегодня случится нечто ужасное! Судьба разгневалась на нас! И всё из-за этого Томмсааре! Это он во всём виноват! Он разбил мою сову! Он разбил моё сердце!..
Метресса задохнулась от избытка чувств и в изнеможении откинулась на спинку кресла. Молодые люди засуетились, предлагая ей воду и нашатырный спирт.
Но метресса покачала головой.
— Приведите его сюда! — томным голосом приказала она.
Молодые люди, вдавив головы в плечи, порскнули в разные стороны. Но Эстонец явился на сцену сам. Он вышел из-за кулис и подошёл ко мне.
— Ты сегодня прекрасно играл, Илько, — тихо сказал он, заглядывая мне в глаза. — Ты достоин своей награды… иди на место.
Я вернулся к нашим.
— Ох, сейчас что-то будет! — сказал Серёжа.
Метресса махнула правой рукой, и сцену снова залил свет прожекторов.
— Дорогие зрители, — заговорила она. — Мы прерываем церемонию Сертификации, чтобы восстановить справедливость. Перед вами виновник всех сегодняшних бед. Сейчас вы увидите, как он будет просить прощения у меня и у этих священных птиц…
Метресса встала и протянула к Эстонцу правую руку с браслетом и велела:
— Подойди ко мне и стань на колени!
Нам стало смешно. Что себе воображает эта старуха? Эстонец, разумеется, не двинулся с места.
— Быстро, кому сказано!
Эстонец не слушался. Но мы уже поняли, что с ним творится что-то странное. И нехорошее. Каарел покачнулся и судорожно прижал к груди руку с размотавшимися чётками. Метресса поджала губы, зачем-то теребя браслет.
— Ах, упрямец! — проговорила она. — Он не желает кланяться моим пташкам. Он не желает уважать верования ближних своих… Ну, ничего, мы его научим не тыкать нам в глаза своим христианством. На колени!
Эстонец не подчинился. И я вдруг понял, что оставаться на месте стоит ему невероятных усилий. Он тяжело дышал, стиснув зубы, и я увидел, как по его виску ползёт капля пота. Взгляд Каарела был прикован к золотому браслету метрессы, и в этом взгляде был беспомощный ужас.
— Прекрати! — донеслось из зала. — Прекрати, ведьма!
Это был Дядя Фил. Он рвался к сцене, но его держали сразу пятеро молодых людей.
— Ну, не будь глупеньким, красавчик сету, — не обращая внимания на академика, хищно улыбнулась метресса. — Не строй из себя святого, полуверок! Твои предки и пням кланялись, и попам каялись. На колени! НА КОЛЕНИ, Я СКАЗАЛА!
Эстонец коротко вскрикнул и резко шагнул назад, словно разрывая невидимые узы. Метресса завизжала, стряхивая с руки браслет: он вдруг странно щёлкнул и задымился.
И тут ужас что началось. Лучи прожекторов бешено заметались по залу. Поднялся дикий шум, в который вклинивались обрывки фонограмм. Пришёл в движение занавес, сцена закружилась, началась общая паника. Только мы семеро так и замерли на месте, не сводя глаз с Каарела.
Он всё ещё стоял на ногах, но голова уже клонилась к плечу, побелевшее лицо стало спокойным: сознание покидало Эстонца. Его колени подогнулись, и Тийна рванулась к брату, но в этот же миг на сцену выскочил Дядя Фил. Он метнулся к Каарелу, неожиданно легко подхватил его и взвалил себе на плечо.
— За мной!!! — взревел академик.
Вокруг нас все куда-то бежали: кто в зал, кто из зала, кто на сцену, кто наоборот. Мы устремились за Дядей Филом, пытаясь не терять его из виду в этой свистопляске. По пути к нам присоединилась Анна Стефановна.
— Филипп! Ради Бога, что происходит?! — крикнула она.
Дядя Фил не ответил: берёг дыхание.
Мы, как были в концертных костюмах (а девочки в балетных пачках) высадились на минус восьмом этаже и побежали к нашему автобусу. Я бежал позади всех, помогая Тийне, которая прыгала на одной ноге.
Я боялся, что при виде автобуса ей снова станет плохо, но Тийна не сводила глаз с безжизненного тела брата, и по всей видимости готова была бежать за Дядей Филом куда угодно. Когда мы залезли в автобус, она растолкала всех и, пробравшись в заднюю часть салона, упала на колени перед диваном, на который Дядя Фил положил Эстонца.
— Что с ним, Дядя Фил? Мама Аня!.. Ну скажите мне, что случилось?!
Её никто не слушал. Дядя Фил пытался перевести автобус на ручное управление, а Анна Стефановна в слезах склонилась над Каарелом, держа его за руку и пытаясь дозваться. Эстонец лежал неподвижно и, кажется, не дышал…
— Зззаррраза! — в отчаянии воскликнул академик и со всей силы треснул кулаком по пульту.
В автобусе замигали аварийные лампочки, и механический голос произнёс:
— Электронный пульт управления неисправен. Переходите на ручное управление.
— Есть контакт! — мрачно обрадовался Дядя Фил. — А ну, все по местам!
Мотор взревел, Дядя Фил заложил крутой вираж, разворачивая машину. Мы не успели сесть в кресла и попадали друг на друга.
Лавируя между другими автобусами, Дядя Фил бешено крутил руль. Я как-то умудрился сесть, но всё равно мне приходилось крепко держаться за спинку переднего кресла, чтобы не вылететь в проход, или в окно.
Наконец, мы выехали со стоянки и, оказавшись в тоннеле, начали нескончаемо долгий подъем по спирали. Я то и дело зажмуривался: мне казалось, что мы вот-вот врежемся в серую бетонную стену.
Однако, мы никуда не врезались. Открыв в очередной раз глаза, я увидел, что мы мчимся по улице. Нас обступили тёмные громады домов. Редкие огоньки светились в их окнах. На свободе начиналась ночь.
Дядя Фил выехал на широкое шоссе, и те, кто страдал морской болезнью, вздохнули с облегчением. Я решил пойти посмотреть, что там с Эстонцем, но мимо меня пробежала Тийна.
— Дядя Фил! — закричала она. — Каарел пришёл в себя, но ему плохо, а мы не знаем, что делать!
— А кто автобус поведёт, интересно?
— Давайте, я поведу! — сказала Тийна.
— Ты?! Ну и шутки у тебя!
— Я не шучу! Я умею водить автобус! Я всегда ездила рядом с водителем, и он давал мне порулить… Это же просто: руль и две педали! Здесь даже переключателя скоростей нет…
— Филипп! — к Дяде Филу подбежала Анна Стефановна. — Пожалуйста, сделай что-нибудь! Я не могу видеть, как он мучается…
— Ёшкин кот! — выругался Филипп Михайлович. — Давай, девка, садись. Вот это что, знаешь?
— Спидометр…
— Держи под сотню и никуда не сворачивай, поняла?
— Поняла, я только разуюсь… в пуантах неудобно жать на педали…
— А твоя нога?
— Потерпит.
Тийна сбросила балетные туфли и, утерев глаза, решительно уселась за руль. Дядя Фил наблюдал за ней некоторое время, а потом, увидев, что Тийна вполне справляется, пошёл в хвост салона. Я хотел было пойти к Тийне, но решил, что ей сейчас не до меня. Я перевернулся, встал коленями на сиденье и через спинку кресла посмотрел назад.
Я увидел заплаканную Анну Стефановну и спину Дяди Фила. Он набирал в шприц лекарство.
— Потерпи, дорогой, — приговаривал он. — Сейчас станет полегче…
Потом доктор наклонился, и я увидел лицо Каарела. Мы встретились взглядом. Глаза Эстонца были
