— Это ещё кто? — спросило оно.
— Я — общий ребёнок, — сказал я. — Я ни в каком не в интернате. Я Признанный! — я вытащил из кармана Сертификат. — Я лидер Шоу Вундеркиндов! — я показал золотую медаль. — Мои родители просто были не в курсе…
Официальное лицо побагровело.
— Ну и шутки у вас, — сказало оно, — идиотские.
Экран погас.
Так началась моя новая жизнь в городе. Первые несколько дней ушло на то, чтобы убедить родителей, в том, что:
а) и Сертификат, и медаль — подлинные, и
б) что я действительно их сын Илья Арсеньев.
Чтобы не быть голословным, я предложил папе с мамой посмотреть последнее Шоу Вундеркиндов и с удовольствием посмотрел его сам. Запись, правда, была сильно отредактирована, и ни Эстонца, ни Дяди Фила, ни госпожи Майер я, к великому сожалению, не увидел.
Кроме того, я сделал ещё два важных дела: поступил в Консерваторию и позвонил старым друзьям.
В Консерваторию меня приняли без экзаменов и почти без вопросов (мне только пришлось ответить, зачем, собственно, Признанному какая-то там Консерватория). Профессор, к которому меня распределили, строгий дедушка, при виде меня сказал:
— Опять вундеркинд?! Хоть бы одного нормального студента прислали!
Потом, послушав мою игру, он с удовлетворением отметил, что на гения я никак не тяну, и впереди у меня много работы, если я хочу стать приличным пианистом.
В тот же день я встретился с друзьями.
Первым к памятнику Чайковскому подошёл художник Миша с этюдником. Следом пришёл Юра; он сказал, что он больше не юрист, а собирается стать программистом. Последним явился бывший поэт Вася, который, «по благословению батюшки» поступил в медицинское училище. Будущий брат милосердия очи держал долу и утверждал, что стихи — это от лукавого.
— Твои-то? — усмехнулся Миша. — Твои-то точно от лукавого!..
Вася вспыхнул и сказал, что его стихов мы не читали и не имеем о них никакого представления.
Мы до темноты гуляли по бульварам и разговаривали. Вернее, говорил в основном я. Когда мой рассказ добрался до моей встречи с Каарелом на лесной дороге, Вася сказал, что волнуется за Эстонца.
— А вдруг он так и сошёл с ума от счастья? Эх, как бы узнать, что там и как…
Я мог только развести руками. Поэт сказал, что спросит у батюшки. И вообще, сказал он, нам всем надо непременно познакомиться с батюшкой, потому что он необыкновенный, говорят даже, прозорливый и чудотворец. В общем, Вася был в своём репертуаре.
Мы очень удивились, когда через несколько дней Вася позвонил и сказал, что батюшка нашёл выход.
— Оказывается, Церковь, как благотворительная организация, имеет доступ к сетям тюрем и интернатов! — сказал Вася. — Правда, ограниченный.
Его «батюшка», невысокий толстенький попик, объяснил ситуацию иначе.
— Нас ведь и самих держат за ненормальных, — улыбнулся он, — поэтому разрешают иногда общаться с другими ненормальными… Нам позволили сделать один звонок…
Он проводил нас в церковный домик и усадил перед большим монитором. Юра дрожащими пальцами набрал код…
На экране появилась приёмная госпожи Нечаевой. Перед экраном сидела девушка с вышиванием. Услыхав звонок, она подняла голову и изумлённо распахнула большие глаза.
— Тийна! — обрадовался я.
— Илья?.. — неуверенно проговорила она. — Но как…
— Долго объяснять! — сказал Вася. — Ты лучше расскажи, что там с Эс… с твоим братом.
— Что было после того, как я уехал? — дополнил вопрос я.
Тийна ещё немного поудивлялась, а потом все-таки рассказала.
В тот день в лечебнице дым стоял коромыслом. Госпоже Нечаевой позвонил главный врач больницы, где лежал Каарел, и сказал, что парализованный пациент сбежал, угнав машину «Скорой помощи». Тут же от дежурного наблюдателя поступил сигнал о том, что господин Томмсааре нуждается в помощи где-то неподалёку от шоссе.
Ольга Васильевна перепугалась и объявила общую тревогу.
Первым Каарела нашёл, конечно, Дядя Фил. Он прискакал под сосну на неосёдланном Паладине и попытался завернуть друга в одеяло — утро было уже по-осеннему холодным — но Эстонец не давался; он плакал и требовал, чтобы его перестали будить.
Следом за Дядей Филом подоспела наша собственная «Скорая помощь» с носилками и медперсоналом. После успокоительного укола Эстонца удалось спеленать и погрузить в машину. Пока всё это происходило, главврач больницы ругал Ольгу Васильевну за то, что она совершенно распустила своих сотрудников. Профессор Нечаева оправдывалась, обещая, что больше такого не повторится. Главврач не захотел её слушать и отключился.
Но когда Каарела привезли в больничный корпус, и Ольга Васильевна осмотрела его, она немедленно набрала код больницы.
— А вот теперь вы меня выслушаете, — грозно сказала госпожа профессор. — Мой сотрудник явился из вашей больницы в таком виде, словно его допрашивали с пристрастием! Откуда эти необработанные раны и лопнувшие вены?! Что вы там с ним делали?!
Главврач больницы тотчас потерял свой грозный вид и развёл руками.
— Операцию проводил наш лучший хирург, светило, можно сказать, — сказал он. — Но понимаете… медсёстры-то у нас все после интернатов… и пациентов, и работу свою они, извините, в гробу видали, причём иногда в прямом смысле…
— Каарел понемножку приходит в себя, — сказала Тийна, — ну, и мы тоже… А вы-то как?
Мы вкратце рассказали о себе и попросили передать наши приветы всем, кто нас знал… На большее времени не хватило.
Моя жизнь постепенно входила в колею. Папа с мамой наконец поверили, что их мечта сбылась. Бабушки и прочие родственники вновь обрели смысл жизни. Они снова дружно стояли передо мной на коленях, и это было непередаваемо мерзко. Я сдерживался, я боролся с собой, пытаясь испытать хоть какие-то тёплые чувства к родным, но у меня ничего не выходило. Похвалы и слёзы умиления вызывали во мне трудно преодолимое желание взвыть и убежать на край света.
И я убегал — в консерваторский класс к своему строгому, ехидному профессору и отдыхал душой, слушая его раздражённое ворчание.
Прошло полгода. Наступила весна. На Пасху Вася всё-таки затащил нас на ночную службу. Было непонятно, но красиво. Меня грела мысль, что где-то далеко в деревенской церквушке сейчас тоже идёт служба, и те, кого я люблю, так же как и я, идут со свечами вокруг храма.
Я по ним очень скучал. И какова же была моя радость, когда мне вдруг позвонила Тийна! Они с Каарелом были в городе и хотели со мной увидеться.
Мы встретились перед Большим театром. Тийна, увидав меня, бросилась навстречу, но вдруг остановилась, не добежав трёх шагов, и замерла, опустив голову. Её внезапное смущение передалось и мне, и я стоял, не зная, что делать.
— Привет, — тихо промолвила Тийна.
— Привет, — отозвался я.
Мы помолчали ещё немного. Наконец Тийна совладала с собой.
— Ты знаешь, — заговорила она, — когда ты уехал, я поняла, что…
— Что? — услыхал я собственный внезапно охрипший голос.
