— Оденься, Даник, — сказала тихоня, та, что пониже ростом. — Хватит тебе. Мы в восхищении, Ася тоже.
(Оказывается, у него есть имя. Даник — это Даниил? Ишь ты…)
— Как это хватит, я только начал! — возмутился Баев и пошел на кудрявого с кулаками. Они немного повозились, потом упали на траву, через минуту Баев уже сидел на своем сопернике верхом.
— Иди ты к черту, водяная крыса, — ругнулся кудрявый, стряхивая его с себя. — Мокрый, склизкий, гадкий. Поглядим, кто за кем ходить будет. Разрешите представиться, — повернулся он ко мне, — Шурик. А это Татьяна и Галина.
Одинаковые кивнули, продолжая меня изучать. Потом тихоня (Татьяна?) вынула из сумки большое полотенце, поймала Баева и начала его усердно растирать выше и ниже пояса.
— Ну вы тут разбирайтесь, а мне пора.
— Эй, мы так не договаривались, — Баев высунулся из полотенца, Татьяна его запихнула обратно, как обезьянку, — у нас по программе прыжки в воду, потом прогулка по аллее славы и возложение сена к бюстику Менделеева.
— Без меня, — сказала я, вставая с его джинсовой курточки. Постелил на земле, чтобы я могла присесть, погреться на солнышке. Хорошая курточка, в левом внутреннем кармане (не от меня, от него) пачка сигарет, называется «Dunhill». В правом мятые деньги, а где ключи? В джинсах, наверное. Настроение почему-то испортилось. — Мне домой почти три часа добираться. Привет бюстику.
— Опять дядя приезжает? — спросил Баев, надевая футболку. — Погоди, мы тебя проводим на вокзал.
— Не стоит, отдыхайте.
Я удалилась как-то слишком поспешно, можно сказать, сбежала. Солнце садилось, тополиное, кленовое, каштановое золото померкло, а я все никак не могла решить, чего же мне сейчас больше хочется — немного поплакать или съесть мороженое. Долго мучилась, потом выбрала «Лакомку», перемазалась, замерзла
опоздала на электричку на какие-то три минуты
потом полчаса ожидания и что-то теплое в груди
как будто подарили вязаный шарф из чистой ангорки
пустой перрон, фонари в радужных иголочках тумана
свободное место у окошка, маленькие станции
будка обходчика, шлагбаум
быстро же я приехала
а вот и папа, встречает, прождал лишних полчаса
и как его отучить, спрашивается, ведь я не ребенок
прямые, косые мышцы
центр парусности легкого, почти невесомого тела
и ямка в основании шеи, вот тут
(это называется —
хотелось прикоснуться губами
пить, попробовать на вкус
речную воду с бензиновыми разводами
сигаретный дым, сладкий, как сентябрь
эту их вольную жизнь
с ее презрением к частной собственности
сезонным колебаниям температуры
и распорядку дня
конечно, понаехали иногородние
заселились, перезнакомились
комнаты дверь в дверь
вино, кино и домино
ритуальные омовения
а я — домашняя девочка-овечка
которой подобная простота нравов
и во сне не снилась
что он ей говорил
про жизнь на свалке
про то, какие они одинаковые
про свободу, конечно, баки заливал
(он это говорит каждой второй, надо полагать)
подумаешь, Татьяна
не очень-то он был рад, когда они появились
и уж если подводить итоги
я точно знаю, о чем он сейчас думает
а он знает, о чем думаю я.
Одинаковые?
Ничего общего, совершенно.
Гарик
Если Баев хотел повысить градус, то он сделал все правильно. Но это не помогло.
Через неделю я уже влюбилась в Гарика.
Наша англичанка, молодая и смешливая дама, говорила: в этой гоп-компании Игорь самый ответственный и интеллигентный юноша, у него прекрасное произношение и лучшая в группе лягушка. Лягушкой назывался звук [?], который остальным никак не давался. Не бойтесь мимических морщин, граждане, язвила англичанка. Раззявьте рот пошире, челюсть до колен, как у него. Еще бы, подавал голос Олежка, он из спецшколы, ему положено, а мы дети итээровцев. Гарик, покажи, как ты это делаешь! Тот послушно показывал розовый, как вареная колбаса, язык, группа покатывалась со смеху. Мне не нравилось, что они смеются, но Гарика это нисколько не задевало. Его вообще было трудно задеть, с такой-то самооценкой.
Ладно бы спецшкола! Гарик был поразительно похож на молодого Пастернака, которым я тогда зачитывалась. Удлиненные скулы, чернота зрачка, Марбург, я загорался и гас, я сделал сейчас предложенье… Аллитерации, слог, свобода дыхания!..
Но для Гарика Пастернак был пройденным этапом. Жизнерадостный ребенок, вечный подросток, ворчал он. Экспрессия — и что за ней? Предпочитаю невыразительного Кавафиса.
Я не знала, кто такой Кавафис… Маркес, Касарес, Борхес… Пас, Лугонес, Фуэнтес… В нашей домашней библиотеке таких авторов не было, только классики.
Держи, говорил Гарик, принося очередную книжку. Завидую — в первый раз!..
(В первый раз!.. и усмешечка такая, мол, я-то давно ничему не удивляюсь…)
У моей прабабки, говорил он, было поместье в Литве, под Шяуляем, пятьдесят гектаров реликтового леса, конезавод, озеро, яхта. В революцию все бросила и сбежала. Теперь, по слухам, начинают возвращать, но нам не светит, прав нет.
