— Я знаю, дорогая. Мы не хотели беспокоить тебя, но есть одна вещь, которая тебя непременно обрадует. — В его голосе было что-то таинственное.
— Что же это такое, сюрприз?
— Пойдем, вставай и взгляни сама. Мама приготовила твою любимую помадку! — сказал торжествующе отец.
Господи! Родители изменились только внешне, а по сути своей остались такими же патриархальными и наивными, как и в прежние годы, подумала Эбби и встала с кровати.
Ее матери было свойственно типично крестьянское переходящее из рода в род отношение к жизни. От всех болезней и невзгод у нее был только один рецепт: «Если что-то тебя тревожит, поешь». От материнского хлебосольства Эбби спасалась длительной диетой и изнурительной гимнастикой, чтобы сохранить приличную форму и не располнеть.
Эбби последовала за отцом в гостиную, где ее ждали мать и Джек. Вот-вот должны были появиться и другие братья, чтобы после пережитого потрясения поддержать ее.
При виде матери Эбби охватило смятение. Ей предстояло большое испытание: убедить свою мать, что она — ее дочь — вполне здорова и что причин для беспокойства нет.
— Самое время для хлеба и зрелищ, — приветствовал ее Джек, не подымая глаз. — Занимай место в партере и устраивайся поудобнее.
— Так что происходит?
Эбби села на пол, скрестив привычно ноги. Кастрюля со стряпней находилась так близко, что она могла слышать запах приготовленной еды. Дочь знала, как ждет ее мать похвал своему кулинарному искусству, и Эбби всегда радовала ее, восторгаясь всем, что бы она ни приготовила.
Мать Эбби страдала больше любого из своих детей, когда им было больно. От этой жертвенной любви она рано поседела. В свои шестьдесят с небольшим она казалась намного старше.
— Как ты, дорогая? — с болью и страхом спросила она дочь.
Эбби читала все, что таилось в этих добрых голубых глазах, и ободряюще улыбнулась.
— Гораздо лучше. Есть, наверно, что-то целебное в стенах родного дома. Любая хворь отступает, и незаметно все становится о'кей.
— Ты всегда можешь остаться здесь, с нами, — напомнил отец. До сих пор он не мог смириться с тем, что она решила жить отдельно. И не только потому, что Эбби была его единственной дочерью, но и потому, что оставила старый провинциальный дом ради залитых огнями и блеском роскошных витрин улиц Чикаго.
Город и его окрестности разделяли не просто мили — это были разные духовные миры, противостоящие друг другу. Городские друзья Эбби называли патриархальные окрестности ее детства «Страной за тридевять земель». И Эбби знала, что, если бы ее родители понимали, какая пропасть разделяет огромный город и их тихую заводь, непременно стали бы уверять ее: то страшное, что произошло сегодня с ней, никогда бы не случилось в «Стране за тридевять земель»…
«Далее в наших новостях: драматический захват заложника сегодня в городской больнице…»
Эбби потребовалось время, чтобы осознать, что ведущий на телеэкране описывает историю о ее захвате в качестве заложницы. Она повернулась к телевизору со смешанным выражением отвращения и страдания.
— Вы для этого подняли меня? Спасибо, я могла бы дождаться, пока начнется кино…
— Я так не думаю, — просто сказал Джек. — Ты должна быть готовой к любым неожиданностям.
— Еще помадки, дорогая?
— Нет, мама, спасибо. Джек, говори яснее — к чему все-таки подготовиться?
После небольшой заминки Джек ответил:
— С этого момента ты становишься таинственной женщиной… не досягаемой для ушей и глаз прессы.
— Что-что?
— Мы решили разбудить тебя, когда в самом начале новостей услышали, что будет передано об этой истории. Похоже, они решили сделать тебя знаменитой и прославиться сами.
Телетрансляция началась в холле у стола регистрации поступающих. Бригада теленовостей прибыла сюда раньше, чем кто-нибудь из обслуживающего персонала успел вытереть кровь; это-то и позволило запечатлеть весьма драматическую картину. Хорошо поставленным голосом диктор читал сводку происшествий. Репортаж получился нарочито мрачным, нагнетающим страх. Телерепортеры пытались скрупулезно восстановить события, которые произошли здесь после полудня. На заднем плане были видны сосредоточенные лица полисменов. Глядя на экран, Эбби почувствовала, что в груди у нее все затрепетало: второй раз пережить весь этот ужас она была не в состоянии.
— Мам?
— Да, дорогая?
— Можно мне еще помадки?
Эбби не очень-то смущало, что телерепортеры хладнокровно воспользовались этой историей, чтобы создать выигрышный сюжет для сводки новостей. Она осталась почти равнодушной к тому, что из нее пытались сделать бесстрашную героиню, не испугавшуюся бандита, да еще наркомана. Ее смутило другое, непредвиденное — криминальный репортаж каким-то непостижимым образом вторгся в ее личные переживания…
Сержант Майкл Вивиано, сидя на больничной койке, белый, как его повязка, выглядел необычайно романтично.
Майкл, как заправский детектив, захватывающе описывал свое участие в схватке с обезумевшим вооруженным налетчиком. Но вдруг репортер задал вопрос, которого больше всего опасалась Эбби. Ответ Майкла ошеломил ее. Эбби замерла перед экраном.
— Я бывал в подобных передрягах и раньше. Но должен сказать, что никогда не видел, чтобы заложник сохранял такое присутствие духа. Эта молодая леди, благодаря своей выдержке и поразительному хладнокровию, держала под контролем непредсказуемую ситуацию до тех пор, пока мы не прибыли. — Показания обаятельного полицейского подкупали своей искренностью.
Бесцеремонная импровизация Майкла раздражала Эбби.
— Напомни мне, что я «молодая леди», в мой следующий день рождения, обязательно! — воскликнула она.
Вся семья зашикала на нее.
Взволнованное лицо репортера дали крупным планом.
— Вы полагаете, что доктор Фицджеральд, по всей вероятности, спасла своим хладнокровным поведением жизни других людей?
— Без всякого сомнения, — ответил Майкл, не моргнув глазом. — Единственно своей редкой выдержкой она предотвратила захват других заложников; а благодаря своей быстрой реакции удержала преступника на приличном расстоянии от пациентов и персонала. Когда на тебя направлен револьвер, так бесстрашно вести себя — настоящий подвиг.
Эбби сунула в рот еще порцию помадки и продолжала напряженно следить за репортажем.
— Сержант Вивиано в прошлом уже имел награды за храбрость от департамента полиции, — почти благоговейно говорил репортер, — он награжден медалью «За доблесть». Доктор Эбби Фицджеральд, врач «неотложной помощи», работает в больнице четыре года. Мы, к сожалению, не смогли связаться с нею, чтобы услышать ее комментарий этих страшных событий.
Но это был еще далеко не конец передачи. Камера развернулась к столу регистрации. Собравшиеся здесь пациенты, которым тоже захотелось лавров героев, беззастенчиво рассказывали о своем неожиданно проявившемся мужестве.
Репортаж бригады теленовостей явно был с перехлестом, рассчитанным на шумную сенсацию. Вполне возможно, если бы в этот день где-нибудь началась война или разразился компрометирующий скандал вокруг крупной политической фигуры, эти события отодвинулись бы на второй план. Но, как бы то ни было, пресса бесспорно увлеклась этой историей и лично ею. И они, вероятно, не оставят Эбби в покое, пока не сделают из нее национальную героиню.
— О, Господи, за что такие испытания? — подумала Эбби.
