закурил, Танюша, выведенная из себя такой жуткой бесцеремонностью, вспылила:
– Ну, раз ты теперь такой здоровый, выметайся из дома! Нечего тут вонять своей соской! Давай- давай! Одевайся – и марш на улицу!
И Андрей облегченно вздохнул. Его маленькая хитрость цели достигла – теперь наконец удастся хоть накоротке переговорить с Семенычем с глазу на глаз. А переговорить необходимо было просто позарез. Мостовой не питал, в отличие от Танюши, никаких иллюзий насчет их полной безопасности от преследования бандюков. Он был абсолютно уверен в том, что рано или поздно, но они все равно сюда заявятся. Да и угрюмый Румын особой симпатии в нем не вызывал. Невозможно было с точностью определить, что действительно на уме у этого неразговорчивого, скрытного байстрюка.
– Да согласен я с тобой, Иван Семеныч! Согласен... – терпеливо втолковывал Мостовой. – Сейчас мы для них – легкая добыча. Против автоматов с одной твоей пукалкой не повоюешь. И я к тому же пока как жалкий паралитик. Но надо нам что-то срочно предпринимать. Иначе от них не отбиться. Ты же понимаешь, что они в любом случае от нас не отстанут? И нащупают обязательно... Понимаешь?
– Дак что здесь непонятного? Ясно как божий день, что придется нам отсюда дальше в тайгу топать, – невесело соглашался Семеныч. – Хорошо бы не счас. Чтобы ты, Андрюха, как должно, на ноги-то стал...
– Сколько, кстати, у тебя патронов осталось?
– Да пшик... – совсем пригорюнился старик. – Два с пулями. Пяток картечин. Да с десяток – дробовые...
– Негусто... – ответил Андрей. – Ладно, я там видел на полке пару бутылок керосина... Попробую что- нибудь вроде молотовского коктейля сварганить. Но это тоже не выход... Они на бросок не подпустят. Издалека в капусту покрошат. Им от нас никаких ответов не нужно. Закопать – и все.
– Можно на их пару-тройку петель медвежьих затихарить. Я у Румына на лабазе видел... А вдруг влезут в запаре?
– И это тоже приготовим, Иван Семеныч... Но все равно мало... Надо еще что-то соображать. И времени у нас совсем мало. Думаю, не больше трех-четырех дней... Давай еще попробуем зимовье обыскать. Может, что пригодное и отыщется. Ты как считаешь?
– Оно, конечно, Румын-то может чего припрятать... – проронил старик. – Но ведь все уже, кажись, оглядели. И в хате, и на лабазе. И вокруг зимовья все обсмотрел... – И, резко оглянувшись на распахнувшуюся дверь, поспешно прибавил: – Все-все! Пошли уже назад, а то нам сейчас Танька головомойку-то устроит.
– Нет, ну пахнет у тебя тут – просто класс! – войдя в зимовье, воскликнул Андрей, стараясь задобрить не на шутку разобиженную Татьяну. – И как тебе удается так вкусно готовить?!
– Ты мне зубы не заговаривай, – продолжила дуться Танюша, но все равно по ее слегка смущенному виду Мостовой безошибочно определил, что его наглая лесть попала в самую точку.
– Я же от души, Тань, – старался еще больше ее умаслить Андрей, – ну, не сердись, пожалуйста. Я тебе клятвенно обещаю всю эту таблеточную дрянь глотать безропотно. И задница моя волосатая в твоем полном распоряжении. Сколько хочешь коли.
– Дурак... – зарделась Татьяна.
– Нет, ну я серьезно. – Андрей, продолжая куражиться, ступил вперед. Протертая до дыр толстая циновка, брошенная у двери, поехала из-под ног, и он, вскрикнув, разбрасывая в стороны костыли, с грохотом растянулся у порога.
Татьяна пискнула и бросилась его поднимать:
– Какой ты все-таки упрямый козел! Сейчас опять откроется кровотечение, а бинтов-то больше у меня нет. Все старые дочерна застирала...
– Ничего, Тань. Ничего, – через силу прохрипел Мостовой и, пытаясь приподняться, инстинктивно уцепился рукой за прибитый на пороге деревянный брус. Но неожиданно потерял точку опоры.
Деревяшка легко оторвалась от пода дверной рамы, открывая взору широкую, в палец толщиной, щель. Нагнувшись поближе, Андрей разглядел ловко упрятанную в паз длинную рояльную петлю.
– Семеныч! Ну-ка дай что-нибудь, – нетерпеливо вскинулся он, совершенно забывая о боли. – Топорик или нож. Тут что-то такое есть...
С трудом спустившись, чуть ли не на карачках, по ступенькам короткой лесенки, подсветив себе спичкой, Мостовой присвистнул от удивления:
– Семеныч, лезь-ка сюда. Давай скорей! Тут такое...
Дед, кряхтя, неловко протиснулся с зажженной керосинкой в узкую горловину подвала и тоже не смог сдержаться от изумления:
– Вот же пройда Горюн! Вот так пройда!.. Были, вестимо, кой-какие сплетни про него. Говаривали в селе-то, что сподтишка мясца себе побивает, но чтоб такое!..
На добротном стеллаже залитого бетоном квадратного помещения, метра три на три, не меньше, лежали грудой сваленные промороженные медвежьи лапы. И было их здесь как минимум полтора десятка. А в скрученных, упакованных в полиэтиленовые пакеты темных пластинах Семеныч сразу же опознал сушеную желчь и кабарожьи струи. Блестело в ряд и несколько десятков разнокалиберных стеклянных банок. Одни – пустые. Другие – набитые под завязку и закатанные под железную крышку. Но не это поражавшее взгляд богатство нужно было Мостовому. И, продолжая внимательно изучать содержимое подвала, он все-таки наткнулся взглядом на большой зеленый снарядный ящик, пристроенный в самом углу. С замиранием сердца открыл тугие защелки и откинул тяжелую крышку. Пахнуло оружейной смазкой. Размотав промасленную ветошь длинного увесистого свертка, Андрей в полный голос завопил от восторга. В руках у него матово блеснула вороненая сталь мосинской пятизарядной трехлинейки! Вторая, такая же ухоженная, с мягко клацающим затвором, оказалась на дне ящика. А через мгновение по бетону лязгнул и полный цинк с боеприпасами.
– Теперь живем, Семеныч! – долго не мог успокоиться Мостовой, бережно обихаживая на нарах разобранную винтовку. – Теперь мы уже не мальчики для битья!.. Пусть только сунутся, недоноски! Пусть только попробуют!
Купцов
Страх! Жуткий животный страх все заползал и заползал в душу, безостановочно заполняя каждый ее потайной уголок, будто ядовитый пузырящийся реактив обыкновенную сухую реторту. И эта пытка все длилась и длилась. Длилась долго и мучительно. Продолжалась до тех пор, пока все его существо от макушки и до пят, до самых кончиков изнывающих в треморе пальцев, не заполнилось этой едкой кипящей отравой. И тогда вдруг совершенно неожиданно к нему пришло облегчение. И словно пелена упала с глаз! И он нашел и увидел воочию настоящего изворотливого виновника всех свалившихся на него бед...
«Ильич!!! Это же он, скотина! Это он во всем виноват!.. Это же он втянул меня в этот поганый бандитский беспредел! – негодовал Сергей. – Ведь если бы не он – ничего бы этого просто не случилось!.. Ну какой же мерзкой сволочью надо быть, чтобы втянуть практически чужого тебе человека в свои уголовные делишки?! Да еще воспользовавшись при этом его не совсем вменяемым состоянием?! Это же просто в голове не укладывается!..» Возмущался, закипал Купцов, и темная волна жгучей ненависти накатывала на него, размывала, растворяла все другие чувства. И даже жуткий страх, овладевший им, казалось, безраздельно, на какое-то время словно отступал на второй план под свинцовой тяжестью этой волны.
«Ну, конечно же! – запоздало соображал Купцов. – Он же, сволочь похотливая, драл когда-то эту малолетнюю рыжую сучку! Непременно драл! Потому и поперся с ходу в Ретиховку к ней на помощь. И меня с собой для комплекта прихватил, чтобы в случае чего было кого козлом отпущения сделать! Вот же гнусный негодяй! Вот же урод моральный!.. Он же знал заранее, чем все это может закончиться. Знал и даже словом не обмолвился!»
