И Купцов все больше расходился, стервенел, перебирая в голове все прошедшие за последнее время события. И злорадно, с каким-то болезненным удовлетворением находил, выуживал из прошлого все новые и новые доказательства изощренного коварства Демина. Доказательства его подлой, гнилой натуры. Находил, уже мало заботясь о верности своих логических построений, окончательно растеряв чувство меры. И чем более неправдоподобными, априори абсурдными были его запоздалые «открытия» – тем быстрее они приобретали в его воспаленном мозгу несокрушимую твердость непреложной истины.
«Ведь он же, гаденыш, и тогда специально устроил эту мерзкую поножовщину!.. Ну, конечно же, специально! – открывал для себя Сергей. – Ему же просто-напросто надо было найти какой-то повод для того, чтобы остаться в этой своей бандитской Ретиховке... Он же просто не хотел, чтобы нас отпустили, чтобы все это для нас наконец-то закончилось... Он же просто делал вид, скотина, что хочет, а на самом-то деле?.. А на самом деле очень хотел остаться! Остаться здесь, рядом с этой своей блудливой рыжей сучкой... Ну конечно же!.. Как же я вовремя этого не понял? Как же я сразу не сообразил?!»
Открывал для себя Купцов и ощущал себя человеком, долгое время блуждавшим в кромешной тьме и все-таки, невзирая ни на что, неимоверно тяжелым волевым усилием нашедшим спасительный выход к свету. Ощущал и тихо радовался своему полному прозрению. И жалел себя до слез. Жалел и мягко укорял за досадную непредусмотрительность.
Теперь ему стало гораздо легче. Теперь все в его голове легко укладывалось в скрупулезно выстроенную схему. Теперь уже для него не оставалось в произошедшем никаких темных пятен. Буквально никаких!
Теперь-то он твердо знал, что именно Демин не дает его жизни вернуться в привычное спокойное русло. Именно он и никто другой злонамеренно мешает ему вырваться из жуткого плена неблагоприятных обстоятельств.
«И при чем тут все эти бандиты, в конце концов? – утверждался он в своей правоте. – Мы же им совершенно до лампочки! Мы же им совершенно не нужны!.. Никакие мы для них не свидетели! Мы же ничего такого не видели...»
Демин
Наступил поздний вечер, и за окнами стояла густая, непроглядная темень.
Андрей Ильич сидел за столом, уткнувшись взглядом в свою тарелку, пропуская мимо ушей словопрения Дорофеева, пребывающего в прекрасном настроении после выуженной из Глотова информации. Последняя надежда без особых потерь выпутаться из тяжелой ситуации рухнула для Демина в тот момент, когда его вынудили на пару с Купцовым позвонить в Зареченск. Позвонить для того, чтобы «правдоподобно» объяснить причину своего долгого отсутствия и дома, и на работе. Жена, не дослушав, просто бросила трубку, пообещав завтра же подать на развод. В больнице отреагировали не менее жестко. Главврач злорадно предложил ему считать себя давно ушедшим в очередной зимний отпуск, ранее запланированный на самое курортное время – июль—август. Но все эти неприятности не шли ни в какое сравнение с тем кошмарным обстоятельством, что теперь, после злополучных звонков, их с Купцовым уже никто не хватится. Их никто теперь не будет искать! По меньшей мере – в ближайший месяц. А насчет того, что они живьем протянут у бандюков такой срок в качестве случайных и обременительных заложников, у Андрея Ильича существовали большие сомнения.
Однако чувство стойкой боязни, которое он испытывал первое время перед запросто лишившими его свободы моральными уродами, постепенно сошло на нет. Ему на смену пришла холодная и спокойная отрешенность, готовность, если потребуется, спасти свою жизнь ценой любых компромиссов. Спасти, по возможности не теряя при этом элементарного человеческого достоинства. Но только свою. На превратившегося за последние дни в безвольную тряпичную куклу Купцова он уже не мог смотреть без содрогания. Это был теперь тупой и равнодушный к своей участи, обреченный на заклание бычок.
И Демин избрал для себя предельно разумную манеру поведения. Решил ни в коем случае не обострять обстановку, а без лишних раздумий выполнять, как и раньше, свои обязанности, с одинаковой добросовестностью врачуя и бандитов, и их жертв. Выполнять и терпеливо ждать. Авось кривая все-таки вывезет.
– Ну так что, Ильич? – явно подначивая, обратился к нему Дорофеев, уже успевший узнать всех своих пленников по именам. – Правильно я говорю?
– ...
– Так ты меня ни хрена не слушаешь. Задумался, да? Ничего. Бывает... Кстати, как там наш охотничек себя чувствует? Жить будет?
– Неважно... Рану я ему обработал. Пришлось удалить несколько разбитых фаланг... Это пока несколько. Если начнется заражение – придется резать дальше. Вполне возможно, отнимать всю руку.
– Ничего. Надо будет – отнимешь, – сказал Игорь и, самодовольно хмыкнув, набулькал себе в кружку привезенного Шуриком виски. – Он, конечно, уже не сможет по тайге для Филипповича качественно зверя валить, но это же не страшно. Найдет ему и другое применение. Одной рукой можно, скажем, корешок копануть или еще что-нибудь полезное проделать. Так ведь?
– У меня нет здесь необходимого хирургического инструмента. Ампутировать руку – это совсем не то же самое, что отрезать палец. Нужна хотя бы дисковая пила. Я уже не говорю о нормальных зажимах...
– Хватит скулить, – оборвал его Дорофеев. – Нужно будет отпилить – ножовкой управишься. Выдержит. А если нет, то и начхать. Он мне живым не нужен. У меня теперь есть проводник понадежнее. – И, обратившись к сидящему напротив Дыбенко, сосредоточенно пережевывающему жареную курятину, хохотнул: – Ты, Шура, кстати, обрати внимание на этого лепилу. Он определенно наш парниша. Ей-богу, наш! Видел бы ты, с какой невозмутимой харей он пропорол Сычу брюшину тесаком! Просто класс, а не работа. Веришь, нет?
– Угу, – промычал Дыба с набитым ртом.
– Ему любую людину на раз завалить, как два пальца описать. Почти что, Шура, как нам с тобой.
– Убить, наверное, несложно... – задумчиво ответил Демин. – Надо только переступить черту. Перейти Рубикон... Хотя бы один раз...
– Слышь, Дыба, что говорит? – с нескрываемым уважением покосился Игорь на Андрея Ильича. – Держи его, бычару, подальше от оружия, а то он запросто всех нас тут перемочит. И чихнуть не успеем. Понял?
– Угу, – опять промычал все еще не успевший как следует насытиться Дыбенко.
– Ладно, хватит утробу набивать, – прекращая заумную болтовню, сказал Дорофеев. – Пора отбиваться. Завтра в пять выезжаем. Надо их тепленькими взять, пока глаза продрать не успели... Щир, ты где, сучара?
Ему никто не ответил, и Дорофееву пришло на ум, что тот уж слишком подозрительно долго кормит по его приказу в подполе связанного зверобоя:
– Солдат, ну-ка посмотри, где там этот зэчара так долго прохлаждается...
А через минуту взволнованный, заполошный крик Солдата звонил на весь дом:
– Да там никого нет! Оба свалили, шеф! Обои, суки, срыли!
Щир
Прошло два дня с тех пор, как Щир, повертев гнилушами[33] , окончательно решил сваливать. Теперь, после последних кровавых разборов, он уже нисколько не сомневался в том, что Игорек обязательно заставит его марануть[34]кого-то. Рано или поздно на гей подпишет
