Разина.
А еще славен был Ибрагим Хайнуллин тем, что крепкую дружбу водил с боярами да воеводами, взятки давал им неотказные и потому безобразия всякие творил безнаказанно.
Простой, бедный народ считал за последнюю отпетую сволочь, за скотину холопскую, грязную, за онучи вонючие, за свиной помет.
А еще славен был Ибрагим Хайнуллин тем, что похвалялся боярам да воеводам изловить Стеньку Разина, и самому отвести в Москву, и самому выпросить дозволения отрубить голову атаманскую, знатную.
Знал об этом Степан.
Знали и удальцы.
Оттого спозаранку закипели звонкой кровью молодецкие сердца, когда проведали о ночной стоянке Ибрагима Хайнуллина у камышинских столбичей.
Весело, игриво напрягались мускулы гребцов.
Гулко всплескивались легкие, гибкие весла по светлоутренней воде, отливая ослепительный блеск молодого солнца.
Дикие утки проносились над головами.
Туманы подымались как раз настолько от реки, чтобы не мешать видеть и править рулевым.
Около горы Дурманной из ущелья пахнуло густым теплом, похожим на запах парного молока.
Степан, плывший впереди и стоявший у пушки, вдруг выпалил.
— Буххх!
— Налегай на весла, чугунники!
— Фрол, к берегу!
— В обход!
— Едут, едут!
— Не уйдешь, башка!
— Стой! Стой!
Степан махнул алым платком.
И на одно мгновенье наступила быстрая тишина.
Все уставились вперед.
Видно было, как убегало вражеское сторожевое судно, трубя тревогу.
Видно было, как бросилась на струги орда хайнуллинская с визгом, со свистом.
Девять татарских стругов выплыли на середину Волги кольцом.
У Степана было тринадцать стругов, и все малые, кроме атаманского, с одной пушкой.
А народу — баш на баш, мерка на мерку.
Еще раз красным платком махнул Степан и заорал во всю глотку:
— Сарынь на кичку!
И в ответ послышался ярорадостный крик удальцов, рычанье, свист, хохот, топот ног рулевых.
— Песню, Степан!
— Качай.
— Заводи.
Степан выпрямился выкатил кумачовую грудь, расстегнул ворот, засучил правый рукав и солнцезвонным с неба чудесной молодости бросил голосом:
Удальцы разом, емко, всем духом живым подхватили:
— Ух-ух-ух-ух!
— Гай! Гай! Гай!
— Шарабарь!
— Откалывай!
Степан прицелился и выпалил второй раз. И все разом охнули. Самый большой татарский струг вздрогнул и разорвался.
Затрещали татары из самопалов да пищалей.
Начали спасать утопающих.
Мимо плеча Степана просвистела пуля, ударилась в мачту.
Степан шарахнулся.
Махнул снова красным платком, заорал.
— Сарынь на кичку!
— Сарынь на кичку!
— Эй, давай!
— Поддавай!
— Сам не поддавайся!
Стремительным ходом понеслись молодецкие струги на татарские, и завязалась свирепая борьба!
Татары бились зверски, с оскаленными зубами, с диким воем, со скрежетом, визжали, галдели.
— Бирм-яй!
— Хурма!
— Згы-мб!
— Шкайра!
— Биряле!
— Киль-ек!
— Мухт-юй!
— Гаррлеш!
— Сбарма!
— Рлы-ю!
Удальцы, закаленные в боях, спокойные, смелые, ловкими прыжками, с ножами в зубах, взбирались на вражеские струги, лупили с плеча, будто кололи дрова.
Струги, люди, выстрелы, голоса перепутались.
