Немного подумав, я ответил:
— Нет.
Пинкер нахмурился.
— Система Линнея, вероятно, отвечала его личным задачам, — произнес я небрежно, — но эстетические принципы диктуют нам иной подход. Главное для нас — это внешний вид, это цвет и общий облик, — и лишь потом запах, вкус, послевкусие и тому подобное.
Пинкер оценил услышанное:
— Так, отлично!
Удостоверившись тем самым, что тон задается мной, я отослал Саута принести со склада по горсти кофе из каждого мешка. Затем зерна были выложены на столе маленькими горками в ряд.
— Итак, — произнес я с большей уверенностью, чем внутренне ощущал, — вот эти черны, как отчаяние, ну а те отливают золотом добродетели.
— Нет, нет и нет! — запротестовал Пинкер. — Это уж чересчур поэтично. Для кого отчаяние, а для кого уныние, и можно ли сказать, будто уныние и отчаяние одного цвета?
Я ухватил его мысль:
— Тогда нам придется подыскать определения различных оттенков черного.
— Именно, сэр, в этом-то и состоит моя цель.
— Гм! — Я призадумался. Если вникнуть, то предмет весьма заковырист. — Для начала, — объявил я, — сосредоточимся на самых черных оттенках черного.
— Отлично.
Мы оба разом притихли. В самом деле, найти, как определить первозданную черноту самых темных зерен, оказалось делом довольно трудным.
— Густо-черный, как ноздри коровы, — изрек я наконец.
Пинкер скривился.
— Тогда: блестящий черный, как слизняк на рассвете…
— Слишком нарочито. И, позвольте вам заметить, вряд ли возбудит аппетит.
— Черный, как библия.
— Весьма вызывающе.
— Черный, как безлунная ночь.
Пинкер недовольно крякнул.
— Чересчур поэтично? Тогда, может, «как уголь»?
— Но уголь не вполне черен. Он несколько сероват, что-то среднее между цветом корнуоллского сланца и мышиной шкурки.
Эта ремарка последовала от Эмили. Я перевел на нее взгляд.
— Прошу прощения, — сказала Эмили. — Наверно, вы не нуждаетесь в чужом дополнении, уже высказавшись столь определенно.
— Напротив… ваше замечание точно, — заметил я. — И, кроме того, чем более… тесно мы будем сотрудничать, тем лучше наши шансы на окончательный успех.
В душе, разумеется, я глубоко сожалел, что не настоял, чтобы этот Определитель предоставили сочинять лишь мне одному. Минут десять мы дискутировали по поводу черного цвета, а я даже не окупил те десять шиллингов, которые с таким рвением израсходовал предыдущей ночью.
— Соболь? — предложил я.
— Ворон, — парировал Линкер.
— Антрацит.
— Деготь.
— Гагат, — сказал я.
Линкер неохотно кивнул.
Кто оспорит непререкаемую черноту гагата.
— Мы получили первое слово, — сказала Эмили, занося его в блокнот. — Но, думаю, вы должны учитывать, что эти зерна так черны лишь оттого, что их прожарили до такого цвета. В натуральном виде они вообще-то светло-коричневые.
— Да, разумеется, — подхватил я. — Разумеется, я это учел. — (Стоит ли говорить, что я про это забыл.) — Естественно, также и прожаривание надо учитывать. В данный же момент мы задаемся вопросом: если эти зерна цвета гагата, то каковы же вон те?
И я указал пальцем на другие.
— Эти цвета… железа, — предположила Эмили.
— Верно, — согласился я. — Они именно такого цвета.
— С этими вышло легче, — отозвалась Эмили, записывая.
— А вот эти?
Пинкер указал на третью кучку.
— Эти жемчужные.
— И дурак знает, что жемчуг белого цвета.
Я поднес к глазам несколько зерен, внимательно их рассмотрел. Они отдавали опаловым сиянием, как натертая до блеска монета.
— Тогда олово?
— Согласна, — сказала Эмили, записывая.
— Итак, мы подходим к коричневому цвету.
— Но ведь у коричневого много разных оттенков и все попросту зовутся коричневым цветом, — возразил Пинкер. — Нет таких слов, чтоб определить различия между ними.
— Это не так. Возьмем, к примеру, коричневый цвет различных древесных пород, — я взглянул на зерна. — Есть оттенки красного дерева, оттенки ясеня, оттенки дуба.
Внезапно Пинкер поднялся:
— Меня ждут дела. Продолжайте без меня.
Мне предстояло открыть для себя, что такое поведение было ему свойственно: Пинкер был не способен более часа сосредотачиваться на одной задаче — следствие, отчасти, множества обязанностей, отнимавших уйму времени, но также и личной предрасположенности каждый раз увлекаться новым делом. Итак, Пинкер направился к двери, распахнул ее, выкрикнул:
— Дженкс! Дженкс, где же вы?
И скрылся.
Я взглянул на Эмили. Она не поднимала глаз от своего блокнота.
— Я все пытаюсь, — тихо сказал я, — найти слово, которое могло бы в точности описать цвет ваших глаз.
Она напряглась, склонившись над блокнотом, и я заметил, как щеки у нее окрасил легкий румянец.
— Ведь и они сероватого оттенка, — рассуждал я. — Но, пожалуй, ярче, чем уголь или корнуоллский сланец.
Настала легкая пауза. Но вот Эмили произнесла:
— Давайте продолжать. У нас много работы.
— Разумеется! В любом случае, с этим вопросом спешить не стоит. Надо над этой проблемой как следует поразмыслить.
— Прошу не утруждать себя на мой счет, — в голосе ее явно прозвучали ледяные нотки. — В ваших стараниях нет никакой необходимости.
— Помилуйте, это удовольствие!
— Однако в данный момент, лучше бы направить мысли на определение цвета этих зерен.
— Вы суровый надсмотрщик, мисс Пинкер!
— Просто осознаю важность стоящей перед нами задачи.
— Она важна, но не изнурительна, — галантно отозвался я. — В таком обществе никакая работа не покажется в тягость.
— Боюсь, я излишне отвлекаю ваше внимание. — Лед в ее интонациях вырос прямо-таки до
