Ароматы кофе

руки. Я чувствую, как что-то тайно протискивается мне в ладонь — маленькое, твердое. Незаметно, поднося кофе к губам, опускаю взгляд.

У меня в ладони одно единственное кофейное зернышко.

Что это значит? Пытаюсь поймать ее взгляд, но она по-прежнему на меня не глядит. Я отпиваю кофе. Да, оно так же прекрасно, как и то, что я пробовал в последний раз в Лаймхаусе, — возможно, даже лучше: на этот раз ноздри наполнены ароматами миро и розовой воды, чувства обострены зноем и благовониями. И присутствием этой девушки.

Вторая чашка неуловимо иная — кофе уже немного успел настояться; ароматы стали гуще, вкус полнее. Я слежу за ее движениями; легкий хлопок вздымается, когда она приседает на корточки. Она узкобедрая, как гепард, и ее плавные движения чем-то напоминают его бег. Она явно решила, что повела себя слишком рискованно: избегает моего взгляда, даже когда ей приходится, готовя меня к очередной чашке, обмакивать салфетку в розовую воду и освежать ею мое лицо. Но я улавливаю что-то в ее жесте — когда она проводит влажной салфеткой по моей щеке, рука на мгновение замирает.

Она роняет салфетку. Мы тотчас оба наклоняемся за ней. Наши пальцы соприкасаются. Ее глаза округляются в испуге.

Пожалуйста. Будьте осторожней.

Я, успокаивая, лишь раз сжимаю ей руку. Не бойся. Верь мне. Жди.

Бей между тем повествует о кофе. Обсуждаем разные способы хранения, влажный и сухой.

— При первой же возможности, Роберт, переходите к влажному способу: лучше хранится и меньше выпадает зерен. — Он говорит о сорте «харар». — …вывозить кофе трудно, но со временем будет легче. Менелик поговаривает о строительстве железной дороги от побережья до Дире Дава. Вы явились в самое время: скоро эти места станут весьма прибыльными.

Третья чашка — барака. Теперь кофе чуть солоноват: выпарившись, он стал насыщенней. Девушка освежает напиток веточкой, пахнущей имбирем.

— Вы знаете, что это, Роберт? — спрашивает Бей, вынимая веточку и поднося ее к носу.

Я качаю головой.

— Тена адам. Абиссинцы считают его афродизиаком. Как видите, у церемонии кофепития столько значений. Меж приятелей она — знак дружеского расположения, у купцов, вроде нас с вами, это символ доверия. А для влюбленных это уже совсем иной ритуал. Если женщина предлагает мужчине кофе, это способ выразить ее страсть.

Пальцы моей левой руки перекатывают зернышко, небольшое, твердое, круглое. Так вот что оно означает?

— Вот она какова, церемония кофепития. Отныне я уверен, вы меня никогда не обманете. Ха-ха!

Раскатистый смех Бея заполняет шатер.

Фикре собирает пустые чашки и аккуратно расставляет их на подносе. При выходе, к которому Бей сидит спиной, она оглядывается и смотрит на меня. Блеск белых зубов, губы цвета спелого граната на черном. И исчезает.

— Давно ли служит у вас Фикре? — спрашиваю я как бы между прочим.

Бей пристально смотрит на меня:

— Очень хороша, не правда ли?

Я повожу плечами:

— Ну да, весьма.

Мгновение он молчит, потом резко бросает:

— Она не служит мне, Роберт. Она моя собственность. Она рабыня.

Было у меня такое предчувствие. И все равно эти слова вызывают шок… ярость.

— Сообщаю вам это, — говорит Бей, пронзая меня взглядом, — потому, что вы так или иначе об этом узнаете, и потому, что лгать вам не хочу. Но, уверяю вас, все не так просто. Когда-нибудь я расскажу вам, при каких обстоятельствах я ее купил. Но не сейчас.

— Ну, а Мулу?

— Его тоже, — склоняет голову Бей. — Он ее лала… ее служанка, охрана, прислуга.

— Так, значит, он…

— Да-да, он евнух. Был ребенком отлучен от родных и кастрирован по дороге; все, как я вам рассказывал.

Я вздрогнул. Это объясняет странность, озадачившую меня при виде Мулу — рослый мужчина с гладкими щечками мальчика…

— Для вас, британцев, рабство — великое зло, — без нажима произносит Бей. — Но тут все иначе. Тут просто так никому не скажешь: «Ты свободен, отправляйся домой!» Куда им идти? Даже если они знают, к какому племени принадлежат, там их уже не примут — они уже другие. Я обеспечиваю им лучшую жизнь, чем та, на которую они могут рассчитывать.

Я кивнул. Услышанное для меня потрясение. Но одновременно испытываю жуткую, неистовую зависть.

Глава двадцать седьмая

— Нет, право, — сердито говорит Ада. — Я понимаю, Эмили, он твой жених, но все-таки, зачем он пишет обо мне в таком снисходительном тоне!

— Ты о том, что он писал Лягушонку про жителей деревни и Вагнера? — снисходительно спрашивает Эмили.

— Именно. Я намерена ему непременно отписать.

— К этому времени он, вероятно, будет в Абиссинии. Я и не знаю, когда письма до него дойдут, он не ответил еще ни на одно из моих. К тому же, Ада, я подозреваю, что Роберт только притворяется насмешником. Так ему легче взбадривать себя.

— На мой взгляд, бодрости у него даже через край.

— И все-таки ему, должно быть, там не так-то просто. Чтоб поддержать его, от нас требуется хоть немного понимания.

— Хорошо тебе говорить, тебе-то он пишет всякие дурацкие нежности и любовные письма.

— Признаться, — говорит Эмили с грустной улыбкой, — Роберт не великий мастер писать любовные письма. По-моему, он считает, что это губительно для его творчества.

Ада фыркает.

— Тебе он не слишком нравится, так ведь? — тихо спрашивает Эмили.

— Я просто не нахожу в нем ничего особенного. И… — Ада медлит, чувствуя, что есть черта, за которую ей как сестре переходить нельзя. — В общем, меня удивляет, почему он так сильно нравится тебе.

— Наверное, потому, что с ним всегда смешно.

— Что касается меня, — надменно заявляет Ада, — то я бы не потерпела мужа, который постоянно паясничает.

Как раз в этот момент в комнату врывается их отец. Он тащит за собой длиннющую белую ленту телеграфного аппарата из конторы.

— Дорогие мои! — восклицает отец. — Взгляните, какую чудную новость я вам принес!

— Что это, отец?

— Надевайте пальто, мы едем на Биржу. Фирма «Лайл» собирается положить конец сахарной монополии!

— А к нам какое это имеет отношение? — спросила Ада, хмуря брови.