бары. Иногда Эмили сопровождает отца, который наведывается туда, пытаясь решить проблему.
— Дело, конечно, не в идее, — говорит Линкер, оглядывая полупустой зал кофейни. — Вон «Лайонс», они продают свой чай, как и мы, через бакалеи, но в их заведениях, говорят, полно народу.
— Может, бары неудачно расположены? Чайные «Лайонс» находятся на оживленных улицах, так что женщины, делающие покупки, могут заскочить туда ненадолго. А наши бары находятся в жилых кварталах.
— Все потому, что они преобразованы из питейных заведений, — вздыхает отец. — Думаю, на этот раз я недооценил вкусы публики, Эмили. И если наши бары не дают прибыли, придется их закрыть.
— Но я-то считала, в самих этих барах главная идея всего? — озадаченно произносит Эмили. — Или трезвость уже не твоя цель?
Линкер поджал губы:
— Разумеется, моя цель — трезвость. Но, пожалуй, средства будут иные — может быть, пачка кофе сумеет поменять привычки рабочего люда.
— Пока будут питейные заведения и алкоголь, не исчезнет и пьянство, — напомнила отцу дочь.
Тот повел плечами:
— Пусть так, но бизнес, не приносящий прибыли, не может быть орудием перемен. Пока не будем ничего предпринимать. Может, рыночная картина изменится.
Глава сорок шестая
Я блаженно и сыто нежился в объятиях Фикре. Стоило кому-то из нас шевельнуться, вспархивало душистое облако — перед свиданием со мной Фикре стояла, как это делают женщины бедуинов, обнаженной у курильницы с миро, чтобы ароматизировать кожу, и теперь этот аромат слился с влагой нашей любви, запахом мешковины под нами и кофейными ароматами нашей импровизированной постели.
Внезапно я рассмеялся, вспомнив про Определитель: сколько там составляющих, но в конечном счете человека просто влечет инстинкт:
— О чем ты думаешь? — спросила она, шевельнувшись под моей рукой.
— Об одном совершенно дурацком эксперименте, которым занимался до отъезда сюда.
И я рассказал ей про Определитель, про Линкера и про ящички с пробами…
— Очень, очень хочу посмотреть! — Фикре вскочила — ее темперамент не выдерживал длительного покоя; через считанные минуты после любви ей уже снова хотелось еще: больше секса, разговоров, больше страсти, рассуждений о будущем. — Они у тебя здесь?
— Да, тут где-то.
Я отыскал ящик с ароматами, принес ей.
— А твой любимый — какой?
— Пожалуй, вот этот.
Я вскрыл склянку с этикеткой «яблоко». Внезапно мне показалось, что запах улетучился, — я не почувствовал почти ничего. Но вот еле ощутимо пахнуло чем-то безжизненно тусклым и пресным, как молоко.
— Теперь мне кажется, что он ужасен. — Я передал ей склянку.
Она понюхала, пожала плечами:
— Слабый какой-то.
— Ты изменила во мне чувство запаха.
— Это Африка изменила.
— Ты и Африка.
Я вернулся в постель, и она снова пришла ко мне.
— Я нашла одно его стихотворение.
— Чье?
— Того француза, который здесь жил. Хочешь послушать?
— Ну, если надо…
Она уселась на мешках с кофе, скрестив ноги, естественная и непринужденная в своей наготе, и стала декламировать вслух.
— Довольно, — сказал я через пару минут. — Прекрати, Фикре! Сплошные звуки… никакого смысла.
— Он же прямо упивается словами, — упиралась она. — Неужели ты не слышишь?
Она вскочила и стала ходить по комнате, декламируя и взмахивая в такт рукой:
Я не мог сдержать улыбку — она завелась, как ребенок, но слетавшие с ее губ французские слова, бесстрастные по сути, звучали удивительно эротично.
— Иди ко мне.
— Хочу снова трахаться.
— A я нет! Хочу читать стихи!
Ухватив за лодыжки, я закинул ее обратно на постель. Она сопротивлялась, царапаясь, отбиваясь, хохоча и все пытаясь горланить свои стихи, когда я уже завладел ею. Даже когда я вошел в нее, не иссякла в Фикре эта странная, демоническая энергия. Она вывернулась и уже оказалась поверх меня, и даже когда я кончил, все не унималась, скача на моем обмякшем достоинстве, выпаливая:
И ее ногти неистово впились в мой живот.
Разумеется, стишки были так себе, но что-то было в их мелодике, в этом примитивном, дикарском барабанном ритме, и он пульсирующим эхом отзывался в моей крови.
И я подумал: «Я вовсе не плантатор. Я вовсе не торговец кофе, И, конечно же, я вовсе не супруг».
И пообещал себе: когда все это кончится, я снова стану писать — я заново открою в себе того буйного, ликующего суккуба, который прежде жил во мне и писал стихи.
— Я придумала, — произносит голос Фикре.
— У-м-м? — выхожу я из дремоты.
Что-то твердое, легкое и сухое протискивается у меня между зубов. Я плююсь и открываю глаза. Она вкладывает мне в рот с ладони кофейные зерна. Улыбается и кладет остальные себе в рот, быстро пережевывая каждое сильными зубами, как кошка, грызущая косточки.
— Ты ешь немолотые зерна?
— Это вкусно! — кивает она.
