вдруг суд все-таки удовлетворит просьбу об освобождении под залог?
Я оглядела галерею для публики. Первым, кого я увидела, был Джеральд Хауорт: он сидел в первом ряду прямо напротив скамьи подсудимых. Похоже, нарочно выбрал именно это место. Только бы обошлось без скандала, когда Луизу приведут из камеры! Одет он был, как всегда, безупречно: сегодня темно-серый костюм и строгий синий галстук — изысканно, но неброско. Ни за что не догадаешься, что этот холеный невозмутимый мужчина — отец жертвы и бывший друг подсудимой. От меня не укрылось, с каким раздражением он следил за судебным приставом, который носился по залу и перешучивался с барристерами, уже занявшими свои места на скамье. Вокруг глаз Хауорта собрались морщинки, а челюсть напряглась. Его самообладание висело на волоске: малейшее колебание, и от него не останется и следа.
Разумеется, я, как никто другой, знала: то, что для одних вопрос жизни и смерти, для других — хлеб с маслом. Это ведь и моя работа, я тоже живу за счет чужих трагедий. Нельзя ожидать от судейского персонала все время почтительности, даже если предстоит слушание по серьезному делу. Болтовня клерков была добродушной и вполне безобидной, но я все равно сочувствовала Джеральду Хауорту, у которого на душе кошки скребли.
Дверь за моей спиной без конца открывалась, и я каждый раз инстинктивно оборачивалась, встречая взглядом то судебного репортера, то одетого в черную мантию барристера, который отработанным жестом нахлобучивал парик из конского волоса. В зале было много других журналистов, они шаркали по полу, кивали коллегам и шли к местам для адвокатов. Подобные слушания обычно не привлекают внимание прессы, но Луиза Норт умело скопировала Поджигателя, а Ребекка была симпатичной жертвой. Завтра газеты запестрят репортажами о процессе.
Дверь в задней части галереи со стуком распахнулась. Я машинально посмотрела наверх, потом с интересом прищурилась. По лестнице к переднему ряду спускался Гил Маддик. Если напряжение на лице Джеральда Хауорта было едва заметным, то у этого мужчины оно сразу бросалось в глаза. Он сильно похудел за те шесть недель, что я его не видела, глаза запали. С извинениями пробравшись вдоль ряда, Гил сел на свободное место рядом с Джеральдом Хауортом, который поднял свое пальто, положил его себе на колени и приветственно кивнул Маддику. Спустя мгновение они оба вступили в разговор, и я с легким удивлением вспомнила, что Гил хорошо знает Хауортов и много раз гостил у них в доме.
Наконец отворилась неприметная дверь за скамьей подсудимых, и от волнения у меня засосало под ложечкой. Когда в зал ввели Луизу, двое мужчин в галерее подались вперед. Ее волосы были собраны сзади в свободный хвостик, выбившиеся волнистые пряди мягко обрамляли лицо, отчего девушка казалась сдержанной, серьезной и странно помолодевшей. Она тоже похудела, став почти бесплотной — огромные глаза на узком лице. Синевато-серое шерстяное платье висело на ней мешком, напоминая монашескую сутану. Из украшений она позволила себе лишь маленькие серьги, усыпанные крошечными камушками, и кулон на серебряной цепочке, виднеющийся в высоком вырезе платья. Цепочка, отражая свет, поблескивала на острых ключицах Луизы. Глядя на ее нездорово-бледную кожу, я невольно вспомнила шотландскую королеву Марию Стюарт, кожа которой, по словам очевидцев, была такой прозрачной, что сидящие рядом с ней за столом видели, как красное вино проходит по ее горлу.
Лицо девушки было печальным, но горделивым. На мгновение остановившись, она оглядела зал суда, спокойно встретив любопытные взгляды, и тут заметила двоих мужчин на галерее. Хауорт привстал с места, Гил протянул руку, чтобы его удержать.
Луиза потрясенно уставилась на них. Одинокая слезинка, беспрепятственно скатившись по ее тонкой щеке, скользнула в ворот платья, оставив на ткани угольно-черное пятно. Мне хотелось зааплодировать. Виртуозное исполнение! Жаль, что судья еще не вышел из своего кабинета и пропустил столь трогательный момент. Присяжных тоже не было, и Луиза не смогла произвести на них впечатление. Зато когда ее взгляд переместился от мужчин на меня, ее лицо внезапно изменилось, за долю секунды превратившись в маску ледяного презрения. Я удовлетворенно откинулась на спинку сиденья: что ж, значит, я отлично справилась со своей работой…
Внезапно в дверь судьи отрывисто постучали. Одновременно с этим худой сутулый секретарь в черной мантии и парике объявил:
— Встать, суд идет!
Его честь судья Хорас Фентиман поспешно уселся на скамью — маленький, тучный, в очках с толстыми линзами. Пока секретарь просил Луизу назвать свое имя, судья, близоруко сощурившись, оглядывал зал с таким видом, будто удивлялся собравшимся здесь людям. Однако, когда он заговорил, ощущение суматохи и хаоса мигом рассеялось.
— Пожалуйста, мистер Барлоу, — обратился он к обвинителю, открывая большой красный блокнот и отвинчивая колпачок авторучки.
У судьи был низкий хорошо поставленный голос. Он использовал прямой подход. Ему явно хотелось поскорее спихнуть слушание, и, как только обвинитель представил своего оппонента, он сразу взял быка за рога:
— Вы готовы выслушать обвинение?
— Да, милорд, — ответил королевский адвокат Луизы, привстав с места.
Я с удовольствием отметила, что сейчас, на суде, с него слетела обычная спесь.
Минуту-две секретарь читал обвинительный акт, спрашивая Луизу, признает ли она свою вину. Девушка каждый раз четко отвечала: «Невиновна».
— Когда может быть назначен суд? — раздраженно спросил судья.
— Через три недели, — ответил обвинитель, шепотом посовещавшись с оппонентом.
— Вот как, мистер Барлоу? Я прочел бумаги и, признаться, не представляю, о чем вы собираетесь спрашивать большинство свидетелей. Какова версия защиты?
Королевский адвокат Луизы слегка растерялся, но быстро взял себя в руки.
— Полное отрицание вовлеченности в преступление, милорд.
— Это понятно: ваша клиентка заявила о своей невиновности. Я спросил, какова версия защиты?
Надо отдать ему должное, Хьюз несколько минут туманно рассуждал о косвенных уликах и неточностях определения местоположения абонента по сигналу сотовой связи, успешно уклоняясь от ответа на вопрос судьи. Меня это впечатлило. Судью, видимо, тоже. Во всяком случае, настаивать он не стал.
— Есть еще вопросы? — спросил он в заключение.
— Как я понимаю, подсудимая хочет просить о временном освобождении под залог, — произнес обвинитель удивленно, будто речь шла о совершенно бредовой идее.
Судья быстро глянул на королевского адвоката Луизы и опять обернулся к обвинителю.
— Что ж, мистер Барлоу, пожалуй, вам следует изложить факты и возражения со стороны обвинения. Ведь вы, надо полагать, возражаете?
Барлоу засмеялся — чересчур весело для такой шутки — и выложил возражения обвинения:
— Учитывая серьезный характер состава преступления: заранее обдуманный умысел, изощренное планирование, удержание жертвы взаперти, — наказание скорее всего будет в виде пожизненного тюремного заключения.
«И правильно! — подумала я. — Она совершила страшное злодейство».
Королевский адвокат Луизы пытался поспорить, но судья не принял его аргументы. Я вздохнула с облегчением: она останется в тюрьме! Хорошо бы на следующем заседании был тот же судья.
Я выскользнула из зала суда, не досидев до конца процесса, обежала здание и остановилась возле двери, ведущей из галереи для публики, в ожидании Джеральда Хауорта и Гила Маддика. Отец Ребекки выглядел расстроенным. Его волосы были слегка встрепаны, словно он машинально ерошил их пятерней. Я протянула ему руку.
— Добрый день, мистер Хауорт. Не знаю, помните ли вы меня. Мы с вами встречались в прошлом году на панихиде по Ребекке, но…
Я осеклась, напуганная его лицом. Он не пожал мне руку, и я опустила ее, сжав пальцы в кулак.
— Да, я вас помню. Вы говорили со мной и моей женой о нашей дочери. Мы доверяли вам, констебль Керриган.
— И я ценю ваше доверие. — Я взглянула на Гила Маддика, который стоял плечо к плечу с отцом
