потянулось к ней, упоённо таращив глаза. Их рассеянный ропот, перешёл сперва во взволнованный шелест, потом в зловещую тишину.
— Я никогда не была склонной… — Её голос оказался жалким писком. Ей пришлось прокашляться, сплюнуть через плечо и осознать, что плевать определённо нечем. — Я никогда не была склонной произносить речи! — Уж это-то очевидно. — Скорее браться за дело, чем о нём рассуждать. Наверное потому, что росла крестьянкой. Сперва мы разберёмся с Орсо! Избавимся от этой гадины. Затем… ну… затем бои закончатся. — Странный шепоток пробежался сквозь коленопреклонённую толпу. Без улыбок, это уж точно, зато с рассеянными, мечтательными взглядами, затуманенными глазами. Несколько голов кивало. Её поразило томящееся, нарастающее напряжение в её собственной груди. Прежде она никогда по настоящему не задумывалась, о том что хочет завершить бои. Она никогда ничем иным не занималась.
— Мир. — И тот притихший шепоток вновь всколыхнул площадь. — У нас будет собственный король. Вся Стирия промарширует в едином строю. К концу Кровавых Лет. — Она подумала о пшенице на ветру. — Быть может у нас получится растить урожай. Не могу обещать вам лучшей жизни, потому что, ну, она такая какая есть. — Она неуклюже посмотрела на ноги, перемещая вес с одной на другую. — Но я обещаю приложить к этому все свои силы, чего бы мне это не стоило. Давайте выберем достижимые для каждого цели, и посмотрим, как пойдут дела. — Она перехватила взгляд старика, со слезами на глазах и трясущимися губами безотрывно глядящего на неё, прижимая к груди шляпу.
— Вот и всё! — выпалила она.
Любой нормальный человек в такой тёплый денёк оделся бы полегче, но Муркатто, с характерным упрямством, выбрала латный и, как оказалось, до смешного пышный доспех. Следовательно, единственной возможностью Морвеера было избрать целью её незащищённое лицо. Тем не менее, меньшая мишень представляла лишь больший и более почётный вызов его возвышенному искусству меткости. Он выдохнул полной грудью.
К его ужасу, в ключевой момент она сдвинулась и опустила взгляд на помост. Игла на тончайший волос разминулась с её лицом и сверкнула на фоне одной из колонн древнего Дома Сената.
— Вот падла! — зашипел он через мундштук духовой трубки, уже нашарив в кармане ещё один заряд, снимая с него колпачок и тихонько просовывая его в ложе.
И тут снова случился приступ невезения, которое обильно мучило Морвеера с самого рожденья. Как только он приложил губы к трубке, Муркатто оборвала своё неумелое ораторство формальным 'Вот и всё!'. Толпа разразилась восхищёнными аплодисментами, и его подтолкнул под локоть какой-то мужлан, восторженно хлопающий рядом с затенённым дверным проёмом, где таился Морвеер.
Смертоносный снаряд отклонился далеко от цели и канул в напирающую толпу у помоста. Мужик, чьи дикие жесты несли ответственность за промах выстрела, огляделся. Его широкое, небритое лицо скривилось от подозрения. Внешность у него была как у рабочего — руки-глыбы, пламя человеческого интеллекта едва тлеет в освинелых глазках.
— Эй, что это ты…
Проклятье рабочему классу, морвееровское покушение оказалось полностью сорвано. — Мои глубочайшие извинения, можно вас попросить подержать вот это?
— Э? — Мужик уставился на духовую трубку, внезапно вложенную прямо в его мозолистые руки. — А! — Когда Морвеер кольнул его зяряженной иглой в запястье. — Какого хрена?
— Преогромнейшая благодарность. — Морвеер забрал трубку и вместе с иглой сунул её в один из мириадов потайных кармашков. Подавляющему большинству людей требуется уйма времени, чтоб по настоящему прийти в ярость, обычно вследствие предсказуемого ритуала нагнетания обстановки угрозами, оскорблениями, вызывающим видом, толчками и так далее. Мгновенно действовать им абсолютно чуждо. Вот и толкальщик под локоть только сейчас начал выглядеть взаправду злым.
— Эй! — Он поймал Морвеера за отворот. — Ты… — Взгляд стал отсутствующим. Он покачнулся, моргнул. У него вывалился язык. Морвеер схватил его под руки, задыхаясь под внезапным весом покойного, когда у мужика подкосились колени. И страдая от приступа боли в пояснице, уложил того на землю.
— Он жив? — буркнул кто-то. Морвеер поднял взгляд чтобы увидеть полудюжину не отличающихся разнообразием мужчин, угрюмо его разглядывающих.
— мы тут пивка перебрали! — Сквозь шум прокричал Морвеер, добавляя фальшивый смешок. — И мой спутник оказался совершенно невменяем.
— Невме-что? — произнёс один.
— Пьян! — Морвеер придвинулся ближе. — Он так, так гордился тем, что великая Талинская Змея теперь хозяйка наших судеб! А мы разве нет?
— Айе, — пробормотал один, полностью сбитый с толку, зато частично смягчившийся. — Правь, Муркатто! — нелепо завершил он к одобрительному похрюкиванию своих обезьяноподобных сотоварищей.
— Рождена среди нас! — прокричал другой, потрясая кулаком.
— О, воистину. Муркатто! Свобода! Надежда! Долой замшелую… глупость! Пора, друг! — Морвеер закряхтел от усилий, затаскивая большого человека, теперь большой труп, в тень крыльца. Сморщился, разгибая сведённую спину. Затем, раз остальные больше не обращали на него внимания, скользнул в толпу, всё ёщё кипя от негодования. В самом деле невыносимо, что эти слабоумные могут так вдохновенно приветствовать женщину которая родилась вовсе не с ними, а на клочке заросшей кустарником пустоши на самом краю талинской территории, где, как всем известно, границы менялись постоянно. Жестокая, коварная, лживая, соблазнительница учеников, убийца без разбору, шумно творящая блуд крестьянка, воровка без крупицы совести, чьи командирские качества заключались лишь в суровом виде, паре побед над некомпетентными соперниками, вышеупомянутой слонности к незамедлительным действиям, падении с горы и случайного дара пригожего личика.
Волей-неволей ему сейчас как и раньше, подумалось о том, что симпатичным жить несоизмеримо легче.
Львиная шкура
Много чего поменялось, с тех пор как Монза в последний раз поднималась верхом к Фонтезармо, хохоча вместе с братом. С трудом верилось, что прошёл всего лишь год. Темнейший, безумнейший, самый кровавый год из всех подобных ему, что составляли её жизнь. Год, который из покойницы вознёс её в герцогини, и пока что запросто мог столкнуть обратно.
Вместо утреннй зари разгоралась вечерняя. Пока они восходили по извилистой тропе солнце опускалось сзади, на западе. По обеим сторонам от пути, там где поверхность кое-как могла сойти за плоскую, люди натянули палатки. Ленивыми кучками они сидели подле них в мерцающем свете привальных костров — ели, пили, латали сапоги или чистили доспехи, вяло таращились на проезжающую мимо Монзу.
Год назад с ней не было конвоя сопровождения. Теперь же дюжина рогонтовых копейщиков неотвязно как щенки следовали за ней, куда бы она не направлялась. Потрясало, что они не топочут следом за ней в сортир. Последнее, что грядущий король от неё хотел — быть скинутой с горы повторно. Полюбому, не до того, как ей выпадет удача его короновать. Орсо — вот кому она помогала завладеть короной двенадцать месяцев назад, а Рогонт был злейшим врагом. Для женщины, стремящейся хранить верность, она крутоватенько развернулась за эти двенадцать месяцев.
В то время рядом с ней был Бенна. Теперь же — Трясучка. Что означало отсутствие болтовни, и того меньше смеха. Его лицо — сейчас лишь жёсткие контуры, незрячий глаз отражал последние отблески угасающего света. Она знала, что им он ни черта не видит, но всё равно чувствовала, что тот всегда нацелен прямо на неё. Даже едва ли произнося слова, он всё равно повторял — такой была бы ты.
У вершины горели огни. Пятна света на склонах, жёлтое свечение за чёрными контурами башен и стен, смазаные пятна дыма повисли в глубоком вечернем небе. Дорога ещё раз вильнула назад, затем совсем оборвалась у баррикады, сделанной из трёх перевернутых телег. Там, на полевом сиденьи сидел
