— Всего-то чутка поцарапала, — пробормотала она.
— Не скромничай, ты была готова меня прикончить. Мы живём в безжалостное время, а в безжалостные времена пощада и трусость — две крайних противоположности. Когда сдохнем, мы превратимся в говно, Монза, но не всем нам быть говном при жизни. Хотя и большинству. — Он выкатил глаза к небу. — Господь знает, что таков я. Но не ты.
Минуту она стояла и моргала. — Ты мне поможешь?
Коска снова поднял флягу, обнаружил, что та пуста, и закрутил колпачок обратно. Сучью хрень приходилось наполнять чересчур часто. — Конечно, я тебе помогу. Вопрос об отказе вообще не стоял. На самом-то деле, я уже подготовил штурм.
— Тогда…
— Мне просто хотелось услышать, как ты попросишь. И должен сказать, что, однако, удивлён. Самой мыслью о том, что Тысяча Мечей проведут тяжелейшую осаду, получат на блюдечке один из богатейших стирийских дворцов и уберутся восвояси даже не понюхав добычу? Ты спятила, что-ли? У меня не выйдет прогнать этих хапуг черенком от лопаты. Мы атакуем завтра на рассвете, с тобой или без тебя, и мы обнесём это место начисто. Скорее всего после обеда парни уже сдерут с крыш свинец. Правило Четвертей и всё такое.
— А Орсо?
— Орсо остался в прошлом. — Коска откинулся и ободряюще потрепал козу за бок. — Делай с ним что хочешь.
Неотвратимое
Кости выпали единицей и двойкой.
Ровно три года назад от сегодняшнего дня Саджаам купил Дружелюбному в Безопасности свободу. Он следовал за тремя людьми, двумя мужчинами и женщиной, через всю Стирию и обратно. Сейчас наименее ненавистным для него местом являлась Тысяча Мечей, и не только потому что в их названии было число, хотя такое начало, конечно, уже неплохо.
Здесь, в определённой степени, был порядок. Люди получали заданья, и получали время на их выполнение, и знали своё место в большом механизме. Весь отряд сведён и учтён в трёх больших писарских книгах. Сколько людей под началом каждого капитана, срок службы, размер выплаты, памятные события, оприходованное снаряжение. Всё, что можно сосчитать. Здесь, в определённой степени, были правила, ясные и обоснованные. Правила о питье, играх и драках. Правила о пользовании шлюх. Правила о том, кто где сидит. Кто куда и когда может ходить. Кто сражается, а кто нет. И всемогущее Правило Четвертей, определяющее объявление и раздачу трофеев, понуждалось к исполнению с зоркой и бдительной строгостью.
Для нарушивших правила, здесь были неизменные и понятные каждому наказания. Обычно некоторое число ударов кнутом. Вчера Дружелюбный смотрел как мужика били за ссаньё в неположенном месте. Особым уж преступлением оно не казалось, но Виктус растолковал всем — ты начинаешь ссать где вздумается, потом ты начинаешь где вздумается срать, а потом все умрут от чумы. Поэтому три удара. Два и один.
Любимое место Дружелюбного — полевая кухня. Здесь уютная суета обедов — на ум приходила Безопасность. Хмурые повара в заляпаных фартуках. Пар из громаднейших котлов. Стук и звон ножей и ложек. Шум и чавканье губ, зубов, языков. Толкучка очереди вечно просящих добавки и никогда её не получающих.
Этим утром люди в особых, отдельных отрядах получили два добавочных тефтеля и один добавочный половник супа. Два и один. Коска сказал, что одно дело свалиться с лестницы получив копьём, но он не потерпит, чтобы люди валились от голода.
— Через час мы идём в атаку, — сказал он теперь.
Дружелюбный кивнул.
Коска глубоко вдохнул, выдавил воздух через нос и сурово огляделся вокруг. — Основные штурмовые лестницы. — Дружелюбный смотрел за тем, как их сколачивают последние несколько дней. Их двадцать одна. Два и один. На каждой тридцать одна перекладина, кроме одной, на которой тридцать две. Одна, две, три. — Монза пойдёт с ними. Она хочет первой достать Орсо. Настроена чрезвычайно решительно. Она твёрдо стоит на своей мести.
Дружелюбный пожал плечами. Всегда твёрдо стояла.
— Скажу честно, я за неё волнуюсь.
Дружелюбный пожал плечами. Ему было без разницы.
— Друг мой, я хочу чтобы ты пристал к ней во время сражения. Следил, чтобы ей не причинили вреда.
— А как же ты?
— Я? — Коска шлёпнул Дружелюбного по плечу. — Единственный необходимый мне щит — моя высокая репутация в глазах людей.
— Ты уверен?
— Нет, но ведь я буду там где всегда. Далече от боя, и в компании фляжки. Что-то мне подсказывает, ей ты пригодишься больше. Там, с той стороны, до сих пор враги. И, Дружелюбный…
— Да?
— Смотри в оба, хорошо и пристально. Затравленная лиса всего опасней — у этого Орсо осталась в запасе пара смертельных номеров, это… — и он сдул щёки, — неотвратимо. Особенно же высматривай… Морвеера.
— Ладно. — За Муркатто будут присматривать он и Трясучка. Снова втроём, как тогда, когда они убили Гоббу. Двое присматривают за одной. Он сгрёб кости и сунул их в карман. Он глядел как от черпаков на раздаче поднимается пар. Вслушивался в людской гам. Считал жалобы и недовольства.
Размытая седина рассвета превращалась в золото дня, солнце выползало над бойницами на стене, куда им всем предстоит забраться, её щербатая тень медленно отступала с разорённых садов.
Скоро им выступать. Трясучка закрыл глаз и улыбнулся солнцу. Запрокинул голову и высунул язык. С исходом года становилось холоднее. Сейчас, по ощущениям, было как погожим летним утром на Севере. Как по утрам его великих битв. Его возвешенных подвигов. Ну и парочки низостей тоже.
— На вид ты вполне счастлив, — донёсся голос Монзы, — для человека, собирающегося рискнуть жизнью.
Трясучка открыл глаз и обратил улыбку на неё. — Я заключил с собою мир.
— Здорово. Ту войну выирать труднее всего.
— А я и не выиграл. Всего лишь перестал сражаться.
— Начинаю думать, что всем остальным победам цена с гулькин хер, — пробормотала она, почти-что про себя.
Впереди них, первая волна наёмников уже готова к приступу. Они стояли у лестниц, со щитами в свободных руках, дёрганые и нервные, что вовсе не удивляло. Трясучка не сказал бы, что у них приятная задача. Они нисколечки не пытались скрыть свои планы. По обе стороны стены каждый знал, что им предстоит.
Вплотную около Трясучки к выступлению готовилась вторая волна. Чиркая в последний раз оселками по лезвиям, затягивая ремни на броне, обмениваясь последней парой шуток и надеясь, что это не последние вообще произнесённые ими слова. Трясучка лыбился, наблюдая за их вознёй. За ритуалами, которые он видел уже куда больше дюжины раз. Чувствуя себя почти как дома.
— У тебя никогда не возникало чувства, что ты не на том месте? — спросил он. — Что если бы ты только смогла перебраться за тот холм, пересечь ту реку, заглянуть в ту долину, всё стало бы… как надо. Правильно.
Монза сощурила глаза на стены внутренней крепости. — Примерно всю мою жизнь.
