позабудут, ещё долго будет длиться их наследие. — Он остановился у сцены суетливой рыночной площади. — Наверное мне стоит поторговаться с Орсо? Купить его благосклонность выдав ему смертельного врага? Подойдёт женщина, которая убила его старшего сына-наследника?
Монза не вздрогнула. Она никогда не была робкого десятка. — Желаю удачи!
— Ба. Удача оставила Виссерин. Орсо никогда бы не пошёл на сделку — даже если б я сумел отдать ему живого сына, а вы на славу постарались отсечь такую возможность. Нам остаётся только самоубийство. — Он жестом указал на огромное полотно в тёмной раме — полуголый солдат протягивает меч своему разгромленному генералу. Вероятно, ради свершения последнего жертвоприношения, которое требовала честь. Здесь честь имела человека. — Вонзить клинок могучий себе в нагую грудь, как поступали побеждённые прошлогодние герои!
На следующем холсте фигурировал глупо ухмыляющийся виноторговец, прислонившийся к бочке и поднимающий на свет бокал. О, глоток, глоток, глоток. — Либо яд? Смертельный порошок в вино? Скорпионов в простыни? В трусы гадюку? — Сальер рассмеялся им. — Нет? Повеситься? Я знаю, что люди часто кончают, когда их вешают. — И он развёл руками от паха в наглядном показе, как будто бы они не до конца понимали, что он имел в виду.
— В любом случае звучит поинтереснее, чем яд. — Герцог вздохнул и мрачно уставился на картину с женщиной, застигнутой врасплох по время купания. — Ладно, не будем притворяться, будто у меня хватит храбрости на такой подвиг. Я про самоубийство, а не про кончание. С тем-то я всё ещё раз в день справляюсь, несмотря на мой размер. А ты всё ещё можешь, Коска?
— Ху-я-чу, как фон-тан, — подчёркнуто протяжно сообщил он, не желая быть превзойдённым в пошлости.
— Но как мне быть? — задумчиво произнёс Сальер. — Как мне…
Монза заступила ему дорогу. — Помогите мне убить Ганмарка. — Коска почувствовал как ползут вверх его брови. Изодранная, избитая, да ещё и во время вражеского нашествия, она ждёт-недождётся снова пустить в дело нож. Нет слов безжалостная, непреклонная и с прямым характером. — И зачем бы мне это нужно?
— Потому что он придёт за вашей коллекцией. — Она всегда умела задеть человека за его самое слабое место. Коска часто наблюдал как она такое проворачивает. В том числе и с ним. — Придёт и сложит в ящик ваши кувшины и ваши скульптуры и ваши картины и развесит их в сортире Орсо. — Хороший ход, насчёт сортира. — Ганмарк ценитель искусства, как и вы.
— Этот хуесос из Союза со мной и рядом не стоял! — Злость внезапно окрасила красным шею Сальера сзади. — Обыкновенный вор и хвастун, пидор-дегенерат, сеящий кровь по прекрасной стирийской земле, будто бы её грязь недостойна его сапог! Он может взять мою жизнь, но мои картины ему не достанутся! Я за это в ответе!
— Я смогу разделить вашу ответственность, — прошептала Монза, пододвигаясь к герцогу. — Он придёт сюда, когда падёт город. Он вломится сюда, и захочет сохранить вашу коллекцию. Мы будем ждать, переодетые его солдатами. При его появлении, — она щёлкнула пальцами — мы опустим решётки и он наш! Ваш! Окажите мне содействие.
Но мгновение ушло. На Сальера вновь опутилась непробиваемая облицовка беззаботного равнодушия. — Вот эти два, пожалуй, мои любимые, — он указал небрежным жестом на два сочетающихся друг с другом холста. — Их положено вывешивать в паре. Патрео Гавра исследовал женщин. Свою мать и шлюху-фаворитку.
— Шлюхи с матерями, — глумливо усмехнулсь Монза. — В пизду этих художников. Мы говорим о Ганмарке. Поддержите меня!
Сальер устало выдохнул. — Ах, Монцкарро, Монцкарро. Если бы ты только обратилась за моей помощью пять лет назад, до Светлого Бора. До Каприла. Хотя бы прошлой весной, прежде чем насадила голову Кантайна на пику над его воротами. Вот тогда мы смогли бы творить добро, соединив силу наших ударов во имя свободы. Хотя бы…
— Простите если мои слова покажутся вам грубостью — меня всю ночь отбивали как кусок мяса. — На последнем слове голос Монзы слегка дрогнул. — Вы просили моё мнение. Вы проиграли потому что слишком слабы, слишком мягки и слишком неповоротливы, а не из-за чрезмерной доброты. Вы вполне удачно сражались вместе с Орсо, когда разделяли с ним общие интересы, и вполне радостно улыбались глядя на его методы решения проблем, пока они приносили вам больше земель. Ваши люди несли огонь, смерть и насилие, когда вам было выгодно. А вовсе не любовь и свободу. Единственную руку помощи крестьяне Пуранти дождались от вас в виде смявшего их в труху кулака. Раз вам так надо, играйте роль мученика, Сальер, только без меня. Мне и без того уже тошно.
Коска понял, что морщится. Существует такая штука, как чересчур много правды, особенно для ушей сильных мира сего.
Глаза герцога сузились. — Грубостью? Если ты таким же образом общалась с Орсо, не трудно догадаться, почему он вас сбросил с горы. Мне почти охота заиметь под рукой собственную пропасть. Скажи, раз уж пошла мода на искренность, что вы натворили, чтобы так разозлить Орсо? По моему он любил тебя как родную дочь? Куда больше собственных детей, да и не то чтобы кто-нибудь из них троих — лиса, землеройка и мышь — заслуживал любви.
Дёрнулась её распухшая щека. — Я стала чересчур популярной среди его народа.
— Так. И?
— Он испугался, что я могу захватить его трон.
— В самом деле? А ты, выходит, никогда не устремляла на него свой взор?
— Только чтобы удержать на нём герцога.
— Серьёзно? — Сальер ухмыльнулся Коске. — Наврядли это было бы первым креслом, которое твои преданные и верные коготки выдрали из-под прежнего обладателя, не так ли?
— Я ничего не сделала! — гавкнула она. — Кроме того, что побеждала в битвах его врагов и творила из него величайшего человека Стирии. Ничего!
Герцог Виссеринский вздохнул. — У меня пухлое тело, Монцкарро, да вот голова ещё не опухла, но будь по твоему. Ты воплощённая невинность. Несомненно, в Каприле ты не творила бойню, а раздавала пирожки. Храни свои тайны, раз так хочешь. Теперь они тебе наверное сильно пригодятся.
Коска сощурился от внезапно вспыхнувшего света, когда они выйдя в распахнутые двери, вышли гулкой аркадой в девственный сад в самом сердце сальерских галерей. В прудиках по углам плескалась вода. Ласковый ветерок пригибал только-что распустившиеся цветы, колыхал листву подстриженных кустов, срывал яркие лепестки с сульджукской вишни, наверняка выдранной из родной почвы и привезённой за море ради удовольствия герцога Виссеринского.
Надо всем высилось грандиозное изваяние, водружённое посередине выложенного булыжниками пространства, вдвое или больше превосходящее реальные размеры, высеченное из совершенно белого, почти полупрозрачного мрамора. Голый мужчина, гибок как танцор, мускулист как борец, одна рука вытянута и кулак в прямом выпаде сжимает бронзовый меч, потемневший и окислившийся зелёными полосами. Как будто отдаёт могучей армии приказ о штурме обеденного зала. На нём был шлем, сдвинутый с макушки назад, идеальные черты лица выражали строгий хмурый взгляд командира.
— Воин, — прошептал Коска, когда на его глаза пала тень великого клинка, вдоль острого края которого сияло, отражаясь, солнце.
— Да, работа Бонатина, величайшего из стирийских скульпторов, и, наверное его величайшее произведение, высеченное по канонам Новой Империи. Изначально она венчала ступени Дома Сената в Борлетте. Мой отец забрал её как репарацию после Летней Войны.
— Он затеял войну? — Рассечённая губа Монзы скривилась. — Ради неё?
— Небольшую. Но она этого достойна. Прекрасная, разве нет?
— Прекрасная, — солгал Коска. Для голодного — прекрасен хлеб. Для бездомного — прекрасна крыша. Для пьяницы — прекрасно вино. Только тем, кто больше ни в чём не нуждается, приспичит искать красоту в куске скалы.
— Я знаю, источником вдохновения был Столикус, отдающий приказ к знаменитой атаке в Битве при Дармиуме.
Монза вскинула бровь. — Ведёт в атаку, надо же. Можно предположить что для такой работёнки он
