автомобиле.
«И теперь иногда поют», – старуха крестится и затягивает тихий псалом.
На закате
Под высоким лесным берегом
по пустой реке
упорный буксирчик по кличке «Осетр»
тянет крытую баржу.
Перевозка скота.Из ржавого железного нутра доносится разноголосое мычанье.
Словно из Ноева ковчега.
Тихое будущее
Опоки.
Крутая петля в прорытом рекой розоватом слоистом ущелье.
Самое красивое и гиблое для пароходов место на Сухоне.
А сколько торговых барж повыбрасывало в старые годы на камни под пятидесятиметровой стеной!На вдающемся в излучину зеленом языке по-старушечьи дремлет на солнышке деревенька Пороги.
В 40-е тут была зона: Опокстрой.
Строили канал и шлюз, чтобы проводить мимо опасного места слабосильные суда.
Заключенные насыпáли дамбу лопатами. Тачками свозили песок из карьера. Тесали бревна.
На плотах переправляли с высокого берега битый кирпич от разваленной церковки: когда- то она встречала у опасного места пароходы, и капитаны крестились на нее, миновав перекат.
Зэки жили в бараках и могли любоваться через реку отвесными срезами треугольных холмов, похожими на розовые египетские пирамиды.
«Сколько их было тут, сколько было! И там вон зона была, и еще там», – замахала рукой мелкая скороговорчатая старушонка, волокшая от берега пойманную в реке большую доску и задержавшаяся перевести дух.
«Южных каких-то пригнали, в ноябре. А зима была лютая, и еды никакой. Поначалу еще гробы делали, после стали просто в машинах возить, будто камни. В яму на угор. И то сказать, человек по тридцать иной день помирало-то!»
Судя по срокам, «южные» были из чеченцев или из крымских татар.
Шлюзы строили с 41-го, почти шесть лет.
В 47-м пустили.
Они простояли одну навигацию: весенним паводком дамбу смыло.На моторке меня подвезли к развалинам шлюзовых ворот, гниющим в теплой заводи.
По бокам топорщилась наружу бревенчатая обшивка канала с остатками заполнявшего ее некогда щебня и битого кирпича.
Из коричневой воды высунулся, хватая воздух круглым ртом, серебряный лещик.
Створы уходили вверх переплетом тяжелых брусьев, свинченных на громадных поржавелых болтах. Они были чуть приотворены, и за ними открывалась дорожка стоячей воды с набившимся туда топляком, заключенная в нагретый солнцем коридор таких же гнилых свай и вываливающейся обшивки, уже поросшей ивняком и осокой. Точно ворота в тихое будущее.Давешняя старушонка служила в зоне вольнонаемной поварихой.
В деревне доживают век бакенщики, речные водомеры.
Летом к ним наезжают городские внуки.
Потому по затянувшейся травой ущербине прежнего карьера пасутся две-три коровы и с десяток овец.
По коварной излучине, старым путем, осторожно пробирается небольшая баржа, отчетливо тарахтя в удивительной солнечной тишине.
Небесная навигация
Ветер сплавляет по небу вереницы ватных плотов.
Status quo
Великий Устюг весь в церквях и в поленницах дров.
Статуя Вождя, выходящего из храма.
При доме престарелых действуют гробовые мастерские.
С деревянных мостков на реке бабы трут и полощут белье, не прерываясь с XIII века.
Мужики обсуждают подвиги Марадоны.Странный край: за все время ни одной злой собаки.
Турецкие каникулы. Голубая лужа
Средиземноморье.
Овечий сыр, оливки и зелень на завтрак.
Ленивое солнце.
Развалины византийской виллы с уцелевшими сводами глядящих в пустынное море окон и снующими по серой кладке вечными ящерками.
Их выпуклые глаза любовались легионерами Антония.
Теплое материнское чрево человечества.
Вид с моря.
Приветливые мысы, тут и там запятнанные отбеленными солнцем оливами.
Укромные малоазийские бухты, дававшие приют еще ходившим вдоль здешних берегов финикийским галерам.
Неравномерные цепочки апельсиновых деревьев с фиолетовыми кляксами теней вокруг стволов.
Отлогие овечьи холмы.
Синяя вода, еще и теперь изобилующая рыбой.
Только тут, по берегам этой благословенной лужи, и могла зародиться цивилизация, столь соразмерная человеку.На гвозде в рубке гремит приемник.
Голый до пояса турок-капитан в такт музыке приплясывает у штурвала, и его порыжелые на солнце косички подпрыгивают на горячей коричневой спине.
Город Солнца
Мы наняли яхту и отправились в Фазелис, основанный беженцами из Трои еще в VII веке до Христа.
Он занимал приподнятый к оконечности мыс, некогда увенчанный храмом.
Развалины бань, амфитеатра, жилья с остатками покрывавших полы бело- голубых мозаик. Место для публичных собраний. Акведук. Рухнувшие в воду плиты стен, загораживавших военную гавань с моря: теперь раздолье для ныряльщиков. В соседней бухте – торговый порт с останками не то сторожевой башни, не то колоннады для парадных встреч, не то портика для совершения оптовых коммерческих сделок.
Экономно, уютно и умно устроенный мир приморского древнегреческого городка.
На другой день нас перевезли километров за полтораста вдоль берега, в новопостроенный норвежский отель. С подковой ступенчатых корпусов вокруг громадного, неправильной формы голубого пятна бассейна. С черепичными навесами многоместного ресторана, баров и магазинчиков. С окутанными кондиционированной прохладой холлами.
Если его раскопают веков через десять-пятнадцать, разберутся ли в предназначении курортного мирка, солнечного филиала холодной Скандинавии, связанного с метрополией пуповиной челночных авиарейсов?
Не удивлюсь, если будущий археолог примет руины за воплощение социалистической мечты – за Город Солнца с мудро выверенной планировкой жилищ, с культом телесного здоровья и красоты, с местами для общих трапез, собраний, водных и музыкальных развлечений…
Не переносим ли на античные руины и мы, трактуя их назначение и обустройство, свои представления о разумном и прекрасном? Время, может статься, сплошь и рядом обманывает, сберегая выдающиеся частности и перемалывая в пыль непрочную и невзрачную повседневность.
Иной вопрос, так ли уж оно при этом слепо, если отбирает достойное, творя свой миф и оставляя человеку идеал – хотя бы в прошлом.Камешки на берегу как разноцветные рыбки.
Прибой и ветерок заглушают музыку с проходящих мимо прогулочных катеров, так что до берега доносится только слабое ритмическое звяканье ударных.
По вечерам во всех окрестных ресторанах показывают турецкий народный танец живота.
Женщина в голубых шортах все торгуется в лавке, то уходя от заломившего за сережки цену продавца, то вновь возвращаясь к вожделенной витринке, не в силах сорваться с мысленно уже вдетого в ухо маленького золотого крючка.
КЕМЕР – АНТАЛЬЯ – АЛАНЬЯ
Турецкие каникулы. Отель «Рама»
Море сверкало, и на полпути к горизонту двухмачтовая пиратская фелюга, оснащенная дизелем для перевозки туристов, тянула за собой, продергивая через синеву, крученую серебряную нить кильватерной струи.
Огражденный канатами, как боксерский ринг, деревянный пирс уходил далеко в море и завершался двумя флагштоками с флагами – гостиничным и турецким. Они трещали и лопались на ветру.
Вечером пирс загорался цепочкой молочных фонарей и с легким изломом переходил в лунную дорожку, над истоком которой, в небе, повис еще один точно такой же фонарь.
Хозяин
Бар под широким квадратным навесом занимал господствующую высоту между бассейном и летним рестораном, затененным распяленной на коротких мачтах парусиной. Ступенями он переходил в бассейн, так что любители экзотики могли утолять жажду сидя на круглых железных стульчиках по пояс в воде, как на тонущем «Титанике».
В одно из утр на высоком вертящемся стуле возле стойки, как на капитанском мостике, воссел седой, поджарый, тупоносый старик в шортах и легкой рубашке навыпуск. По тому, как втянул живот бармен, а старший официант, почти танцуя, принес и осторожно поставил на полированный камень крошечную чашечку кофе, видно было, что явился хозяин.
Прислуга забегала.
Под зонтами
Полноватый семейный немец с капризными усиками над верхней губой.
Купальщицы, поблескивающие новеньким турецким золотом на руках и шеях.
Немцы, русские, румыны, турки.
Обгоревшая на пышных плечах и бедрах соотечественница почитывает пухлое «Банковское дело».
Садовник
Чем-то он походил на монаха, несущего послушание. И даже его просторная коричневатая роба вполне курортного, если вглядеться, покроя неуловимо смахивала на рясу – к полудню промокавшую на спине от пота.
Его выдающийся вперед подбородок в черной щетине и угрюмый лоб замышлялись, вероятно, для воина или матроса, да и вся плечистая фигура на коричневых мускулистых ногах наводила скорее на мысль об абордажах – я бы не удивился, узнав, что он просто отсиживается под скромным садовничьим обличьем между двумя набегами. Если бы в его улыбке не сквозило при том что-то детское – неожиданное в крепком сорокалетнем мужчине.
Другая прислуга весело накрывала и убирала столы, перешучивалась с постояльцами, даже кафельную палубу вокруг бассейна драила пританцовывая. Этот всегда молча возился
