фонтану Апполона и каналу, обязательно оглянувшись оттуда назад на дворец.
Ныне вряд ли удастся вообразить себе зрелище, которое представляло это восьмое чудо света во времена королей. Времена, когда в зеленых версальских театрах, украшенных цветочными гирляндами и апельсиновыми деревьями в золотых кадках, в пламени фейерверков и громе оркестров разносились дивные трели оперных певцов, по аллеям торжественно двигались пышные кортежи разодетых придворных во главе с самим королем, предстающим перед восхищенными взорами то в виде Марса, то Апполона, а вслед за ними ехали убранные букетами и драгоценными тканями колесницы с актерами, изображающими знаки Зодиака, рыцарей и богов, нимф и богинь... Времена, когда в тенистых аллеях дрались на шпагах и целовались, играли в серсо и мяч, плакали и смеялись, блистали остроумием и потрясали ничтожеством, декламировали стихи и играли на флейтах, интриговали и шпионили, любили и умирали... Ныне парк застыл, как будто жизнь навсегда покинула его, и никогда больше во Франции не наступят столь блистательные времена.
Итак, в одно жаркое июльское утро в Версале, в приемных покоях генерального контролера финансов Его Величества, находилось всего два посетителя – молодая дама, одетая для визитов, и господин лет пятидесяти, с очень приятными манерами и замечательным, полным жизнелюбия лицом. Оба они томились под дверьми министра достаточно долго, для того, чтобы вдосталь налюбоваться на многочисленные эмблемы, украшающие стены, гобелены и расписанные потолки этого великолепного дворца.
Пресловутые эмблемы, то ли благодаря которым Людовика прозвали Солнцем, то ли которые лишь заключали в себе это прозвище, были замечательны тем, что представляли собой человеческий лик в обрамлении солнечных лучей, освещающих земной шар. Лик этот, исполненный в лучших традициях классицизма, принадлежал, конечно же, Людовику XIV, милостью Божьей королю Франции и Наварры. Таким образом, каждый посетитель Версаля мог быть уверенным в том, что и его коснулся свет, исходящий от Короля-Солнца – «подателя, всех благ, неустанного труженика и источника справедливости», – как изъяснял сей символ сам Людовик Бурбон.
Но даже солнце может надоесть, посему господин и решился первым нарушить тягостное молчание.
– Сударыня, позвольте нарушить всевозможные условности и представиться вам. Судя по всему, наш Юпитер не в духе, и меня пугает мысль провести еще час под этими сводами в полном молчании, особенно в присутствии столь изящной дамы.
– О, какие только жертвы не принудит нас принести скука, – ответила дама с холодными глазами, на безупречно красивом лице которой не отражалось никаких чувств, и улыбнулась.
– Так позвольте же представиться – председатель Французской академии Шарль Перро. – Господин снял шляпу и галантно раскланялся.
– Леди Лукреция графиня Бертрам, вдова лорда Бертрам.
– О, надеюсь, ваша утрата...
– Пустяки, сударь. Мой муж геройски погиб больше пяти лет назад, и рана в моем сердце постепенно затянулась. Тем более он был старше меня на двадцать лет.
– Прошу прощения, миледи. А как вы находите Версаль?
– Я живу во Франции уже несколько лет и не перестаю восхищаться великолепием двора и чудесами версальской жизни.
– О, как вы правы – в нашей жизни столько чудес... – Месье Шарль воздел глаза к небу и снова улыбнулся.
– Ах, сударь, я только что поняла, кто вы. Ведь это вам почтеннейшая публика должна быть благодарна за доступ в сад Тюильри и за ту удивительную скорость, с которой был выстроен Версаль... Я вспомнила, именно вы курировали строительные работы... Не могу не выразить вам своего восхищения, – молодая женщина одарила секретаря Академии восторженным взглядом и благосклонной улыбкой, в глубине которой мелькнуло нечто, что заставило господина Перро повнимательней всмотреться в необычайно привлекательное лицо своей случайной знакомой.
– Вы преувеличиваете мои заслуги, миледи. Признаться, я всегда мечтал прославиться не как ученый и строитель, а как литератор.
– Мне кажется, – тут леди Бертрам сделала очаровательную гримаску, – литераторов в Париже и так достаточно, а вот умных и деятельных людей, способствующих прогрессу, весьма не хватает...
Миледи сумела польстить секретарю, и он благодарно поклонился ей.
– Ну если под прогрессом понимать чересчур оживленное движение карет по парижским улицам и увеличившуюся возможность постоянно менять белье, избавляющую цвет нашего общества от «несносной» необходимости то и дело мыться... Впрочем, я всегда ратовал за прогресс.
Миледи рассмеялась.
– О, не будьте слишком строги к нашим привычкам. Хотя мысль о посещении бани приводит и меня в содрогание. Я предпочитаю принимать ванны.
– А разве вы не знаете? Наши медики доказали, что вода является источником всех болезней!
– Мне кажется, что в Париже источником всех болезней является любовь.
– Теперь пришла очередь рассмеяться месье Перро.
– Должен вам признаться, что я ведь собираю сказки. Вы любите чудесные истории?
– О, конечно. Жаль, что слушать их мне случалось лишь в детстве. А сейчас мне приходится развлекаться сплетнями – но в них слишком мало поучительного и совсем нет волшебства.
– Как, разве страшные слухи о черных мессах и принесенных в жертву младенцах, которые потрясли двор, не достаточно интересны для вас? Представляете, во дворе колдуньи Вуазьен нашли останки двух с половиной тысяч младенцев и человеческих эмбрионов!
Молодая женщина не успела ответить, как дверь в кабинет открылась, и из нее вышел высокий, изысканно одетый мужчина лет сорока с умным, несколько хищным лицом.
– Это Ла Рейни, – шепнул месье Перро, наклонившись к леди Бертрам и почти касаясь ее кудрями
