Абрабанелю же было не до смеха, потому что он действительно был на грани. Сокровища испанских конкистадоров, которые так занимали мысли главных пайщиков Вест-Индской компании, которые до сих пор были чем-то манящим и недостижимым вроде райских кущ, вдруг стали наконец обретать реальные черты, они вдруг получили имя, адрес и что-то вроде родословной. Они становились для Абрабанеля чем-то вроде живого существа, которое пряталось где-то поблизости, дразнило его и не давалось в руки. Но он явственно чувствовал его запах, слышал его дыхание, различал его полустертые следы. Абрабанель никогда не был ни воином, ни охотником, но охотничий азарт был знаком ему очень хорошо – это чувство овладевало им, лишь только рядом начинало пахнуть золотом. Запах этот становился тем более отчетливым, чем ближе подходили они к пиратском гнезду. Его не мог перебить даже запах опасности.
А опасность была немалая. Абрабанель тоже подумывал о той команде, которую сдал пиратам. Эти люди наверняка уже во всем разобрались и жаждут свести с ним счеты. Здесь, на Тортуге, сделать это проще простого, тем более что голландские купцы здесь не в почете у самого губернатора. Единственный человек, который может гарантировать ему безопасность, – это проклятая французская шпионка. Придется смириться и терпеть все ее штучки, пока не возникнет более благоприятного момента. В глубине души Абрабанель был невысокого мнения о женском уме и предполагал, что рано или поздно миссис Аделаида ошибется и чаша весов склонится в его пользу. Это случится обязательно. Абрабанель был в этом совершенно уверен, как человек благочестивый и богобоязненный.
Гавань Бас-Тер, на юге острова, обращенная к проливу, отделяющему Тортугу от Эспаньолы, да бухта близ селения Ла Монтань – вот те два места, куда могли пристать крупные суда. Лукреция невольно залюбовалась могучим утесом, царящим над Бас-Тером и под вечер закрывающим своей тенью небольшой порт. Утес этот не склонные к поэтическим аллегориям буканьеры именовали просто Горой, вложив в сие прозвание все то восхищение его мощью, на которое были способны их ссохшиеся от прозаические души.
Гора и послужила основанием для небольшой, но с большим умом выстроенной фортеции, чьи пушки могли потопить любое неугодное судно, а стены выдержать даже длительную осаду. Гору венчал тридцатифутовый уступ, вершину которого будто обрезали гигантским ножом, превратив в естественную смотровую площадку. Люди окружили ее камнями, соорудив из нее квадрат со стороной около семи ярдов, и установили на ней орудия: две железные и две бронзовые пушки.
Лукреция обратилась к подошедшему капитану и, указывая на смахивающий на орлиное гнездо форт, проговорила:
– Посмотрите, капитан, пираты, выстроившие эти укрепления, отнюдь не были профанами в военном искусстве.
– Я был наверху, мадам, и могу это подтвердить. В этом гнезде все устроено очень разумно. Кроме пушек, там размещается и казарма, а в пещере – продовольственные склады и небольшой арсенал. Конечно, на придирчивый вкус, казарма несколько смахивает на голубятню, но вмещает она порядочное число птичек – около четырехсот душ. Вода у них своя – Гора любезно извергает из себя источник с питьевой водой. Вот возьмите, взгляните сами, – капитан протянул женщине двухколенную подзорную трубу.
Лукреция, уверенным движением разложив ее, приложила инструмент к глазу и обратила на вершину утеса.
– Видите, там есть вырубленные прямо в скале ступеньки, они ведут от подножия уступа к вершине.
– Да, Ришери, но они обрываются.
– Ха, этот разбойник Левассер был не дурак! На саму площадку можно забраться только по приставной лестнице – в случае опасности ее втягивают наверх. Я оставляю вам трубу – вы можете наслаждаться видами, мадам, а мне пора на мостик. Я покидаю вас.
В удобной бухте в виду пушек форта стояло на якорях несколько десятков кораблей. Флаги на мачтах преобладали французские, но, видимо, это была больше дань определенным приличиям или холодный расчет. Многие из кораблей имели довольно потрепанный вид и явно прибыли сюда для ремонта. Вот только «Головы Медузы» среди них не было. Лукреция пристально всматривалась в корабли, но искомого так и не обнаружила.
Она ни на мгновение не поколебалась в своих выводах, но боязнь опоздания снова подступила к ее сердцу. Кто знает, может быть, проклятый Кроуфорд уже покинул Тортугу на какой-нибудь барке, пустив «Медузу» пугать купцов на морских просторах. Он всегда был горазд на неожиданные кунштюки[80], вот только ни богатства, ни славы стяжать он так и не сумел. Нет, Лукреция не отчаивалась. Она была уверена, что на этом ристалище победа будет за ней, потому что у нее есть главное преимущество – никто не знает, что она жива. Вот только ходят слухи, что на Эспаньоле с недавних пор мертвецы повадились оживать...
Пока Лукреция размышляла о превратностях судьбы и причудах сэра Кроуфорда, виновник ее раздумий находился всего в полутора милях от нее, проводя время в обществе неизменного Уильяма Харта, с которым имел весьма серьезную конфиденциальную беседу.
Они сидели возле небольшой гостиницы, во дворе которой столы, срубленные из пальмовых стволов, были врыты прямо в утрамбованную землю, а крышей служили срубленные пальмовые ветки. Ветерок с моря не приносил облегчения от удушливой влажной жары, которая, действуя на людей отупляюще, располагала лишь к безделью и беспробудному пьянству.
Между Кроуфордом и Хартом тоже стояла бутылка. Они тянули ром и лениво рассуждали о том, что их ожидает в самом ближайшем будущем. Кроуфорд даже обмахивался своей замусоленной треугольной шляпой. На худом, коричневом от загара лице его проступили капельки пота, который он то слизывал с губ языком, то, поминая черта, утирал рукавом когда-то белой полотняной рубахи.
Харт, подперев голову рукой, с мрачным недоверием разглядывал свою тарелку, в которую щедрой рукой трактирщика была навалена местная еда – загадочное блюдо из кукурузной муки и креветок, на языке индейцев носящее весьма игривое название «Ку-ку».
– Что, накуковал тебе местный кок пообедать? – изголялся сэр Фрэнсис, хотя перед ним стояла еще более подозрительная на вид снедь из мелко порубленного мяса разных животных, тушенного в остром красном перце. – А я вот ем и не рассуждаю, потому что, если я начну разбираться, каких таких тварей покрошил в это рагу наш добрый хозяин, я впаду в ипохондрию. Ведь за что страдают зверушки? За наших прародителей, что отведали яблочка да и нагрубили Творцу всего сущего. А теперь всех этих крыс, попугаев и обезьян ловят и безжалостно посыпают этим жутким красным перцем... А название-то какое? «Пеперпот» – это звучит как «Пот и перец» – вполне подходящее названьице, Харт. Да ты не слушаешь меня, друг мой!
– Я просто недоумеваю, отчего бы не взять нам по доброму куску говядины да не запить это ключевой
