водой...
– Ба-а, да вы не гурман, Уильям! А что вы будете рассказывать своим внукам в долгие зимние вечера в своем графстве Корнуэлл? Мы должны попробовать в этой жизни все! – Кроуфорд отер пот с лица и, отбросив шляпу, принялся за свое рагу.
– Все можно, да не все полезно, сэр Фрэнсис, – с улыбкой заметил Уильям, очищая креветки, которые никто не озаботился лишить панцирей прежде, чем смешать с кукурузой.
– Уф-ф, хорошо! Ну и отрава! Как будто горящих углей наглотался! Эй, там, на берегу! Тащите еще рому и воды для этого джентльмена!
В ответ на вопль собачка, дремавшая на скамейке рядом с Кроуфордом, подняла голову и хрюкнула. Глядя на нее, можно было вообразить, что на протяжении нескольких поколений этих несчастных только и делали, что лупили дверью или кулаком по носу, отчего морды их сплюснулись и втянулись внутрь. Это примечательное создание, которое Харт ненавидел смертельной ненавистью, появилось у Кроуфорда, как только они прибыли на Тортугу. Когда-то эту карликовую породу вывели индейцы племени майя. На их птичьем языке такие собаки именовались течичи, а почитали ее эти язычники как священное животное. Кроуфорд делал вид, что свято верит в эти сказки, и совершенно серьезно заявлял Уильяму, что течичи не обычная собака, а посланец индейских идолов, который провожает души умерших в загробный мир. Судя по всему, Кроуфорд всерьез опасался заблудиться в царстве Аида без провожатого. Уильям с сомнением пожимал плечами, но помалкивал, хотя неказистая тварь цвета ржавчины являлась в его глазах скорее проводником блох да кишечных червей, а не воли заморских божков. Щадя самолюбие сэра Фрэнсиса, Харт утешался тем, что вспоминал рассказы Кроуфорда о морской ведьме. Они тоже выглядели небылицами, но он сам, своими глазами увидел этот призрак! По-видимому, неспроста Уильям слышал так много рассказов о различных чудесах, которые в этих краях приключаются гораздо чаще, чем в Старом Свете.
Как только «Голова Медузы» прибыла на Тортугу и бросила якорь в гавани Ла Монтань, Веселый Дик, оставив требующее починки судно на попечение Джека Потрошителя и Джона Ивлина, отправился на берег. Оказалось, что неподалеку, в местечке Бас-Тер, у Кроуфорда тоже есть свой дом, посему друзья сразу же направились туда пешком. Пыльная, убитая тяжело груженными фурами[81] дорога петляла между скалистых холмов, поросших густым кустарником, носящим в народе прозвище «французское дерево», так как, по слухам, из сока его готовили настои против болезней, доставляемых ревностным служением Венере. Иногда в отдалении возвышались одичавшие финиковые деревья, усыпанные перезревшими плодами, а вдоль дороги росли пальмы с широкими веерообразными листьями, среди которых укрывались попугаи и дикие голуби. Пройдя несколько миль, они спустились к морю мимо зарослей алоэ и оказались в трущобах на окраине порта Бас-Тер, где в беспорядке теснились лачуги бедняков. Некоторое время поплутав по пыльным улочкам, вдоль которых высились горы мусора, они остановились перед какой-то хижиной, окруженной плетеным забором.
– Мои пенаты, – произнес Кроуфорд и толкнул калитку.
Пенаты представляли собой небрежно сложенную из неотесанных камней лачугу, крытую пальмовыми листьями. Внутри оказалась единственная комната с окном, забранным деревянным ставнем. Внутреннее убранство заключалось в нескольких деревянных лавках вдоль стен, на которые были набросаны пальмовые ветви, покрытые коровьими шкурами, грубо сработанном столе и пестрых циновках на стенах. Прямо у входа под навесом из тех же пальмовых веток был сложен из камней примитивный очаг, вокруг которого на земле лежали различные глиняные сосуды, пара оловянных блюд и несколько пустых бочонков из-под пороха. Уильям с интересом вертел головой, поскольку никогда еще не бывал в подобных местах.
В лачуге хозяйничала молодая индианка, которая, по всей видимости, совмещала роль прислуги и пассии сэра Фрэнсиса.
Именно она ухаживала во время странствий своего патрона за крохотным огородом и священной собачкой, которая даже лаять-то толком не умела. Индианка Уильяму совсем не понравилась. Ее темно- коричневое с крупными чертами лицо казалось вырезанным из дерева, а от неуловимого взгляда ее черных диких глаз Уильяму становилось не по себе. Одетая в голубое шелковое платье наподобие длинной рубахи с короткими рукавами, украшенное черно-красной вышивкой, и сплетенные из ремешков сандалии, она молча поклонилась своему господину, отчего многочисленные золотые и серебряные браслеты на ее запястьях и щиколотках зазвенели. Кроуфорд, кивнув в ответ, протянул ей небольшой сверток и бросил несколько слов на странном свистящем языке, которого Харту до сего дня и слышать не приходилось. В глазах женщины сверкнул огонь, и она с детской непосредственностью тут же развернула парусину. В руках у нее оказался отрез великолепного пурпурного шелка, стоящего, вероятно, баснословных денег.
Женщина в поклоне коснулась руками пола, по-видимому выразив таким способом свою благодарность, и отошла к очагу, чтобы подать на стол маисовую похлебку в глиняных мисках и лепешки из манионики, которые Уильям пробовал впервые.
Увидев, что Кроуфорд разломил лепешку и принялся ее жевать, Уильям немедленно последовал его примеру.
– На языке индейцев такой хлеб называется касавой, и белые переняли его у них, – с набитым ртом проговорил Кроуфорд. – Они готовят его достаточно просто: корни манионики растирают на камнях, затем полученную массу запихивают в мешки из плотной хлопковой ткани и отжимают, чтобы она подсохла. Когда манионика затвердеет, ее просеивают сквозь кожаное сито, чтобы получить порошок, схожий по виду с опилками. Его замешивают на воде, раскатывают на небольшие лепешки и пекут прямо на горячих камнях очага. Белые используют при этом железный лист. Готовый хлеб выставляют сушиться на солнышко, а хранят его индейцы прямо на крыше. – Закончив лекцию по гастрономии, Кроуфорд быстро дожевал свою касаву и потянулся за следующей.
Уильям продолжал жевать.
– Ну как? – поинтересовался сэр Фрэнсис.
– Как-то необычно, напоминает то ли кекс, то ли еще что-то.
Тем временем индианка поставила перед ними глубокую миску, наполненную какой-то густой вязкой смесью.
– Что это? – с некой долей отвращения поинтересовался Уильям.
– Это вареная растертая кукуруза, разведенная водой с добавлением какао и перца, – старинный напиток индейцев майя. Удивительно бодрит, надо сказать. Разве я не говорил тебе, что она из этого народа?
Потрясенный Уильям, забыв о приличиях, уставился на нее, как на диковинку.
– Как?! Из тех самых майя?
