время можно научиться не спешить никуда. Могу и подождать.
Губы Кэссина ехидно искривились.
— По счастью, я столько не проживу, — хрипло прошептал он. — Вот и жди, пока я сдохну и тебе с того света в рыло плюну. Совсем недолго подожди. Лет восемьдесят. Больше мне не прожить.
— Ты проживешь столько, сколько я захочу, — возразил Инсанна.
Кэссин молчал: возразить ему было нечего. Инсанна тихо ликовал — победа! Он немного опасался, что юноша не поддастся на провокацию, не станет возражать ему. Стал, и еще как! Но уж коль скоро он открыл рот — значит будет говорить и дальше. Сейчас главное — не останавливаться, не дать ему снова замкнуться в молчании.
— Не понимаю, почему ты так упрямишься, — дружелюбно посетовал Инсанна. — Ты мог бы избавиться от боли в любой момент. Неужели тебе больше нравится страдать?
— Да, — шевельнулись почерневшие от боли губы. — Я свободен!
Уж не перестарался ли Инсанна? Парень явно не в своем уме. Инсанна озабоченно склонился над ним и посмотрел ему в глаза.
— Я не сошел с ума! — Хриплый тихий смех Кэссина был одновременно жалок и страшен. — Я прекрасно понимаю, где я нахожусь. Я понимаю, что я в твоих руках. Я понимаю, что ты со мной сделаешь все, чего захочешь. Кроме одного. Кроме того, чего ты от меня добиваешься. Ведь добиваешься, верно?
«Парню в уме никак не откажешь», — подумал Инсанна.
— Добиваешься, — заключил Кэссин. — А я сопротивляюсь. Пока сопротивляюсь, я свободен, несмотря ни на что. Тебе ведь не удалось меня подчинить...
«Не только умен, но и образован: ишь как изящно выстраивает цепочку рассуждений, даром что голова болит вовсю. Одного ума для этого недостаточно, такое требует долгой привычки. Привычка, значит. Ну-ну. Твоей привычке, наглый сопляк, от силы лет десять, а моей — больше восьми веков. И с парадоксами я управляюсь получше твоего. Логикой балуешься, наглец? Я ж тебе покажу логику...»
— Почему ты решил, что я хочу тебя подчинить? — надменно возразил Инсанна. — Подчинить можно равного.
В ответ Кэссин издал рваный смешок.
— Спасибо, что напомнил мне, что я сильнее. Я уже начал об этом забывать.
— Ты? — возмутился Инсанна. — Да ты просто взбесившийся молоток! Непокорный инструмент, и только. Но учти: когда инструмент не подчиняется хозяину, его чинят.
— Ты мне не хозяин, — упрямо отмолвил Кэссин, — не тебе и чинить. Так что забивай свои гвозди хоть голыми руками, хоть собственной головой.
Высокомерие не привело к ожидаемым результатам, и Инсанна вновь сменил тактику.
— Ты прав, — кивнул он. — Мне и в самом деле нужно забить гвоздь. Очень упрямый гвоздь. Его можно забить — или сломать.
После этих слов Инсанна помолчал немного: пусть-ка упрямый мальчишка сам уяснит себе, что значит «сломать». Узрев на лице Кэссина признаки понимания, Инсанна продолжил.
— Шутки в сторону. — Инсанна повел рукой, словно отметая неуместные шутки. — Я уже подумывал убить этого человека. Он был бы нужен мне живым... но с ним непросто справиться. Нет у меня для этого подходящих инструментов. И если я таких инструментов не найду, мне придется волей-неволей его сломать. Уничтожить. — И, помолчав немного, Инсанна неожиданно спросил напрямик: — Ты не хочешь спасти ему жизнь?
Наступила недолгая тишина.
— Нет, — наконец ответил Кэссин. — Он бы меня за это не поблагодарил.
Вот те на! А Инсанне было показалось, что подходящий аргумент найден.
— Почему ты так думаешь? — раздраженно бросил Инсанна.
— Лучше умереть, чем принадлежать тебе, — без обиняков ответил упрямец. — И человек этот тоже так думает. Я уверен. Иначе бы он не сопротивлялся.
Только не терять терпения! Только не утратить доброжелательный тон!
— Так ведь и больной ребенок сопротивляется, когда ему пытаешься дать лекарство, — мягко заметил Инсанна.
— И чем же он болен? — фыркнул Кэссин.
— Глупостью, — отрезал Инсанна. — Для мага это совершенно непростительно.
И откуда только у Кэссина силы взялись на этот безумный хохот! Кэссин сотрясался под его напором; из глаз текли слезы.
— Не могу! — простонал он, задыхаясь. — Вот бы никогда не подумал! Магу, чтобы справиться с магом, нужен человек!
— Конечно, человек, — подтвердил Инсанна. — Магу он не поверит.
— Так, значит, ты уже пробовал? — с издевательски-сочувственным интересом осведомился Кэссин.
— Не только я. — Инсанна развел руками, демонстрируя полное бессилие магии там, где должен преуспеть смертный.
— И что же может человек там, где маги потерпели неудачу?
— Человек — ничего, — подтвердил Инсанна. — Но ты не совсем человек.
Он думал польстить своей жертве — лестью можно добиться несравнимо большего, чем угрозами, — но цели своей не достиг.
— Верно, — охотно согласился Кэссин. — Я же молоток.
— Я не знаю, что ты такое. — Инсанна продолжал славословить без малейших колебаний: чем наглее лесть, тем лучше она иной раз действует. — Твои страдания превосходят все мыслимое. Человек не может так долго терпеть...
— Ошибаешься, — выдохнул Кэссин. — Человек — может.
— Не думаю, — улыбнулся Инсанна. — Любой бы на твоем месте мать родную прирезал, только бы прекратить боль.
— Это ты о себе? — невинным тоном поинтересовался Кэссин. — Вот не знал, как магами становятся...
— Упрямишься! — процедил Инсанна, едва не задохнувшись от злости. Но требовалось нечто большее, чем выходки наглого смертного, чтобы Инсанна вышел из себя по-настоящему. За какую-то долю мгновения Инсанна полностью овладел собой и вновь сменил тактику, отказавшись от лести в пользу обманчивого прямодушия. — Вот потому-то ты мне и нужен, — с обезоруживающей прямотой произнес Инсанна. — Ты такой же, как и он. Я не могу поговорить с ним так, чтобы он понял. Но ты говоришь с ним на одном языке. Тебя он поймет.
— И что же такого он должен понять? — против воли заинтересовался Кэссин.
— Что его путь ведет в тупик.
— Почему? — спросил Кэссин.
— Потому что на его пути стою я.
— Так подвинься, — посоветовал Кэссин. Вот ведь наглец!
— Скала не уступает путь реке, — высокомерно возразил Инсанна. — Это река сворачивает.
— Ты прав, — прошептал Кэссин. — Река сворачивает горы.
От этих слов Инсанна ощутил мгновенный холодок меж лопаток и не сразу понял, что вызван он самым обычным страхом. Как бы смертный не оказался неожиданно для себя пророком! Но нет, если он подчинится Инсанне, если поможет уговорить Кенета, этого никогда не случится. Да, но как же преодолеть его упорство?
— Ты мне нравишься все больше, — улыбнулся Инсанна. — Я тебя почти люблю. Я тобой восхищаюсь.
— Я горжусь твоим восхищением, — сдавленно усмехнулся Кэссин, — и сделаю все, чтобы его не утратить. Я не соглашусь. Ведь тебя восхищает именно мое сопротивление.
— Я не могу долго восхищаться глупостью, — парировал Инсанна. — А твое упрямство глупо. Оно гибельно для тебя и для другого человека. И я ведь не прошу тебя стать моим рабом, а всего лишь оказать
