снова не угадал — да что ж это такое делается? Нет, она не стала ни благодарить, ни возражать, только посмотрела на эльфа... ох, как посмотрела! Словно старый каменотес, настолько привыкший к своей усталости, что уже и не замечает ее, налег на кирку — а та выскользнула из рук и ускакала прочь, посулив на ходу: «Не тревожься, сама все сделаю». Вот точно такими глазами каменотес на этакое чудо и глядел бы.
— Да, и вот еще что, — добавил Эннеари и снова улыбнулся. — В твоих покоях тебе сейчас тем более делать нечего. — Фразу «не то как бы тебя и там прихлебатели риэрнского мерзавца не застигли» Арьен благоразумно сумел-таки оставить при себе. — Нет, я кое-что повеселее придумал.
Он и в самом деле придумал — еще прежде, чем выстрелил. Той доли мгновения, которая требуется, чтобы натянуть тетиву, ему хватило. Удивительная какая-то ясность мысли посетила его. Никогда прежде Эннеари не доводилось думать так четко — и при этом так быстро. Вот другим доводилось — но Арьен их рассказам не очень-то и верил: всякий может поддаться искушению преувеличить. Опытные лучники говаривали ему не единожды, что в момент выстрела или сразу перед ним иной раз накатывает нечто вроде ясновидения. Похоже, они были правы. До ясновидения Арьену, конечно, еще очень далеко — так ведь по мелочам оно и не осеняет. И того уже довольно, что мысли ускоряют свой бег, выстраиваясь легко и без путаницы. Стрела еще не сорвалась с тетивы, а Эннеари уже знал, что и в каком порядке он будет делать. Нужно распугать обнаглевшую придворную свору. Добыть из воды ожерелье. Успокоить принцессу. Вернуть ожерелье на место, пока не поднялся переполох — самому вернуть, принцессу в это дело не вмешивать. Но ни в коем случае не оставлять девушку ни на миг без присмотра.
Тогда, посылая стрелу в полет, Арьен думал, что необходим именно присмотр. Да, ему отлично удалось напугать риэрнцев — ух, как они порскнули прочь от пруда! Однако не стоит преувеличивать могущество испуга. Загнанный в угол мерзавец способен на многое — вот уж в чем-чем, а в этом он имел возможность убедиться самолично. Стоило ему хоть на пару лишних мгновений промедлить в Долине, и Лерметта уже не было бы в живых. А все потому, что отравленный опальным канцлером отец Лерметта упомянутое свойство мерзавцев недооценил, а то и вовсе не принял в расчет. Эннеари его ошибку повторять не собирался — хотя бы уже потому, что за ошибку платиться придется вовсе не ему, а вот этой девушке с измученными глазами. Хорошо, если риэрнское хамье сидит по своим комнатам и дрожит от страха — а если все-таки нет? Вот уйдет он, оставит принцессу одну — и наскочит Шеррин на свору ополоумевших от страха подонков... да он же себе во всю жизнь такого не простит! Во всю свою длинную эльфийскую жизнь.
Однако, поговорив с принцессой, пусть и недолго, Арьен понял, что не в одних только подпевалах Иргитера таится опасность. Есть и еще одна опасность, куда более насущная. Шеррин не просто нельзя оставлять без пригляду — ее и вообще нельзя оставлять одну. По крайней мере, сейчас. Нельзя оставлять ее наедине с собственными мыслями. После того, что случилось возле пруда — нельзя. А то ведь этак и с ума сойти недолго. Арьен всей душой, всем телом своим ощущал исходящее от Шеррин отчаяние. О да, она разговаривала вполне спокойно, она даже смеялась его шуткам... а отчаяние текло под покровом ее спокойствия своим чередом, словно талые воды, готовые взломать такой уже ненадежный лед. Оно не день и не два накапливалось, это отчаяние — и для того, чтобы заглушить его голос, мимолетной беседы с малознакомым эльфом никак уж не достаточно.
Впрочем — а так ли важно, почему нельзя оставлять Шеррин в одиночестве, если Эннеари так и так не собирается этого делать? Он ведь еще перед выстрелом решил, кому препоручить принцессу Адейны, покуда сам он будет заниматься ожерельем.
— Я хочу познакомить тебя с моими друзьями, — заявил он в ответ на вопросительный взгляд Шеррин. — Они тебе сразу понравятся.
— Они тоже знают истории про эльфов и слонов? — с улыбкой осведомилось Шеррин.
Вот это самообладание!
— Не только, — в тон ей ответил Эннеари. — Про трех эльфов и курятник медведя — тоже.
— Про
— Какая разница? — плутовски ухмыльнулся Эннеари. — Главное, что знают. Тебе нравятся жареные на костре охотничьи колбаски?
— Не знаю, — слегка растерялась принцесса. — Я вообще-то никогда не была на охоте. В Адейне кругом сплошные розы, лесов почти что и нет.
— Значит, нравятся, — нахально заключил Эннеари. — Тогда пойдем скорее, а то все колбаски без нас слопают.
Он намеренно сказал «слопают», а не «съедят» — сам не зная, почему. Просто так было правильно. Здесь и сейчас — правильно.
— Понимаешь, — рассказывал Арьен, ведя изрядно сбитую с толку принцессу рука об руку, — в нашей Долине круглый год сплошное лето. На снег, если захочется, мы и в Пограничных Горах наглядеться можем, а вот весна, осень — это нам в диковинку. Пока для нас покидать Долину было запретно, кое-кто удирал, конечно, тихомолком — но все сплошь опять же летом. Весну мы в этом году увидели... — Арьен мимо воли мечтательно улыбнулся, припомнив свое знакомство с весной. — А вот осень... осень эта для большинства из нас первая. И загнать эльфийское посольство чинно трапезничать в пиршественной зале я просто не могу. Да и не хочу, по правде говоря. Мне хоть осень видеть и доводилось, а все едино глаз оторвать никаких сил нет. Век бы смотрел... и того мало.
— Значит, мы идем не во дворец? — уточнила Шеррин.
— Конечно, — отозвался Арьен. — Разве во дворце можно развести костер? Знаешь... Найлисс, конечно, сказочно красив — я и представить себе не мог такой красоты — но если бы не посольство, мы бы до зимы в лесу сидели и любовались. Ладно... здешний дворцовый парк тоже неплох. А вот будущей осенью...
Эннеари замолк на середине фразы: оказывается, они уже пришли — а он за беседой и не заметил. Вот и костерок, против всех и всяческих правил разожженный в дворцовом парке с соизволения короля... а вот, кстати, и сам король — уплетает колбаски наперегонки с эльфами. Нет, действительно ведь кстати.
Прозрачная жаркая листва пламени колыхалась на ветру. Костер был прекрасен, и в любое другое время Арьен непременно отдал бы должное его упрямой переменчивой прелести — но сейчас он едва ли не заставлял себя глядеть на огонь. Глядеть — и любоваться, и наслаждаться им, и радоваться, и слушать, как звенят угольки и потрескивает хворост... чтобы хоть ненадолго заглушить тяжкий рев совсем иного пламени — того, которым был он сам, пламени безысходного гнева. Он не может, не должен... в конце концов, он не в Долине!.. да и вельможные наглецы вряд ли приедут из своего Риэрна в Долину... хотя бы потому, что их впустят — недалеко... совсем недалеко — ровно настолько, чтобы Порог не пачкать... у эльфов очень немного законов, зато соблюдают их крепко... все, что на расстоянии полета стрелы от Долины — под властью эльфийских законов, об этом же все знают... а вот знают ли эти холеные крысы, что для законов Долины они уже все равно что мертвы... но он не должен, но он не может, но они никогда не приедут в Долину... что чувствует пламя, когда не может добраться до мерзкой падали и испепелить ее, потому что ветер дует огненной стене навстречу?
— Арьен, — умело пряча тревогу, спросила Илери, — что случилось?
Вот тебе и раз. Старался, старался взять себя в руки — и все впустую.
— Ничего особенного, — отозвался Эннеари. — Так... побеседовал малость с красивыми мальчиками.
Для Лерметта — а уж тем более для Ниеста, Аркье и Лэккеана этих слов было более чем довольно. После прошлогодних событий слова «красивые мальчики» имели в устах Эннеари один-единственный смысл. Остальным — даже и Лоайре, даже Илери придется чуть поднапрячь память, чтобы понять, что он хотел сказать... и чего он сказать не хотел — по крайней мере, вслух, при Шеррин. Пережить унижение и страх само по себе тяжко — но еще и слушать, как твой избавитель повествует о твоем унижении, но переживать его заново, но быть еще раз униженной перед теми, кого судьба избавила от этого зрелища...
Никогда.
И вот пусть только попробует хоть кто-нибудь потребовать разъяснений!
Арьен опасался понапрасну. Разъяснений не потребовал никто. В самом деле — кому нас и понять, если не друзьям? Всего за несколько кратких биений сердца его слова были поняты, и поняты правильно: Арьен только что столкнулся с мерзавцами, говорить о которых не может — потому что он не один.
