Да... похвальба — это... это может их выручить, если правильно за дело взяться.
Он быстро сбросил на снег перевязь с мечом. После небольшого промедления за перевязью последовал широкий нож, выданный Орвье Аннехарой. Вот теперь пора.
— Приготовься, — так же беззвучно произнес Орвье, преувеличенно двигая губами — гораздо сильнее, чем Аннехара. — Когда он встанет к тебе спиной, действуй.
Аннехара метнул на него странный взгляд — не то веселый, не то вопросительный — но Орвье было не до него. Он шмыгал носом. Он очень старательно шмыгал носом — сначала очень тихо, еле слышно, потом все громче и громче. Потом он начал всхлипывать и поскуливать. У великого аргина глаза так и полезли из орбит, но Орвье резким сердитым жестом заставил его прекратить все и всяческие изъявления чего бы то ни было: мол, не время, потом... и вообще не мешай.
Нипочем бы Орвье не отважился на подобный фортель, будь часовой хоть самую малость постарше и поопытнее. Но с такого свежеиспеченного сухарика, плесенью не траченного, в вине не моченного, станется поверить, будто звук приближается только потому, что становится громче. Поверит, куда он денется. Орвье ли не знать — сам такой.
Часовой и вправду поверил: заозирался, вытянул шею, принялся напряженно вглядываться в лесную тьму, даже меч поудобнее перехватил. Именно этого Орвье и дожидался. Рукоять оружия в руке чудесно успокаивает даже тех, кто владеет им плохо — особенно тех, кто владеет им плохо. Именно эта чудесная, ни на чем не основанная уверенность и помешает ему рубануть со всего страха незнакомого парня, который с рыданиями выломился из леса. Или заорать. Не будь у него меча в руке, часовой беспременно бы его выхватил, да вдобавок с воплями, и полоснуть бы не задумался... но теперь он не боится. Он вооружен. Он справится — он совершенно уверен, что справится... так и зачем же суетиться, железкой размахивать, раз он все едино успеет? Зачем вопить? Храбрые юные воины с мечом в руке не вопят.
А зря, кстати.
Часовой был понятен Орвье, как собственное отражение в зеркале. Ишь, как приосанился, едва взявшись за рукоять!
О том, что сам он безоружен совершенно, Орвье не то чтобы забыл — он об этом просто не думал. Не так он еще опытен, чтобы в отчаянном положении думать о нескольких вещах зараз, не путаясь в собственных мыслях и поступках — а значит, думать надо только о том, что он делает сейчас. О том, как правдоподобнее всхлипывать и размазывать по физиономии несуществующие слезы и сопли, как и положено изнеженному богатенькому идиотику, проплутавшему по лесу до темноты. Тем более что он и есть такой, притворяться особо не приходится.
— Люди! — вполголоса радостно рыдал Орвье. — Лю-у-уди... живые, а.. а-а!
Он шел, пошатываясь, словно измотанный долгими одинокими скитаниями по лесу, потом побежал — нелепо, вскидывая колени и оступаясь на каждом шагу.
Часовой приметно расслабился, хотя старательно подвывающий Орвье бежал прямо на него, растопырив руки и подавшись вперед. Самое что ни на есть естественное желание — броситься на шею своему спасителю. То, что никого он не спасал, часовой и не помнит... и не может помнить... не может такой юнец сохранить ясность разума, когда его начинают не по заслугам величать — слишком уж он высокого о себе понятия и слишком задерган насмешками взрослых и опытных, чтобы отказаться от незаслуженного... и он не оттолкнет заплутавшего в лесной глуши, когда тот на радостях кинется ему на шею.
Кидаться кому бы то ни было на шею Орвье до сих пор не доводилось — принцам и вообще нечасто выпадает случай виснуть на чужой шее — но Орвье справился. Он так крепко облапил часового, что тот и глазом моргнуть не успел, облапил и закружил, словно в порыве восторга.
— Эй, — растерянно выдавил часовой, — ты это... того...
А больше он ничего сказать и не успел. Аннехара не сплоховал — как только Орвье развернул часового спиной к лесу, аркан взмыл в воздух, и часовой захрипел, пытаясь поднести руки к шее, и повалился бы на снег, когда бы Орвье его не удержал. Аргин оказался рядом со скоростью почти невероятной. Все было закончено в мгновение ока. Орвье еле руки разжать сумел, а часовой был уже связан аккуратно и по всем правилам.
— Быстро как! — ошеломленно прошептал Орвье.
Аннехара пожал плечами.
— Так ведь не конь, не корова бодливая. Просто дурак. Давай перчатку.
Орвье без раздумья протянул ему перчатку. Он еще не успел толком понять и ощутить, что происходит, хотя сам принимал в этом живейшее участие — слишком уж быстро оно происходило.
Аннехара невозмутимо упихал перчатку в рот полубессознательного часового.
— Теперь хорошо, — шепнул аргин. — Бери его и идем.
Внезапно со стороны леса послышался тихий свист. Орвье так и замер. Неужели...
Из-под деревьев выступила хорошо знакомая фигура, махнула приглашающе рукой. Что-то неясно шевельнулось под распахнувшимся плащом.
— Эвелль! — ахнул Орвье. — Вот честное слово, Эвелль!
— Бери парня и идем, — повторил Аннехара.
Орвье повиновался.
Под деревьями их дожидался не только Эвелль. Орьве в веселом и благоговейном ужасе переводил взгляд с одного лица на другое — какие там графы-бароны! Пираты, они и есть пираты. Их новоиспеченные светлости явно решили тряхнуть стариной... страх, да и только.
— Отлично проделано! — звенящим полушепотом признал Одноглазый Патря.
Орвье смущенно зарделся. Меньше всего он надеялся хоть раз в своей жизни снискать похвалу от этих свирепых бойцов. Патря попросту льстит ему — и даже наверняка... ладно, не льстит — подбадривает... но уж коль скоро лично его юльмского величества отставной пират взял на себя труд подбадривать недотепу-принца — значит, не такой уж этот принц и недотепа! Орвье скромно потупил глаза, изо всех сил стараясь не лопнуть от гордости — слишком уж новым было для него это чувство.
Патря мельком взглянул на него и рассмеялся — тоже шепотом.
— Ладно, будет, — ухмыльнулся Легарет Кривой Румпель, — дело делать надо.
Пираты сгрудились возле пленника.
— Откуда вы взялись? — полушепотом спросил Орвье у Эвелля. — Как узнали про это место?
— Герцог разузнал, — нетерпеливо махнул рукой Эвелль. — Случайно. Сам-то ты откуда здесь взялся?
Негромкий звук шлепка заставил Орвье вновь повернуться к пленному часовому. Кривой Румпель резко шлепнул парня по одной щеке, Патря — по другой. Пленник со стоном открыл мутноватые глаза, проморгался и истошно замычал, даже не пытаясь вытолкнуть изо рта перчатку, только судорожно двигая челюстями.
Еще бы! Очухаться лишь для того, чтобы узреть над собой две абсолютно зверские хари, которые пытливо всматриваются в тебя с таким злокачественным интересом, что просто душа наизнанку — да тут не то что перчатку выплюнуть, тут и собственное имя с перепугу позабудешь. А за этими двумя харями еще точно такие же маячат... нет, не такие же — страшнее!
Пленник приобмяк. Патря наклонился и вновь потрепал его по щеке — несильно, почти ласково.
— Ну что, парень, — дружелюбно осведомился он, рывком выдергивая изо рта часового злополучную перчатку, порядком уже изжеванную, — будешь отвечать или тебя сперва спрашивать надо?
Часовой истово закивал. Да, он будет отвечать. Да, он скажет все, что нужно знать их до зубов вооруженным высокородиям. Нет, он не будет орать. Да, в доме наемники. Много. Четыре десятка... что значит — как они все там помещаются? Они ведь не там помещаются... нет, он не шутки шутит над его одноглазой светлостью, он все как есть, без утайки — не помещаются они там, потому как в доме только пятеро, главных самых, а остальные в хлеву. Да, в хлеву, на сеновале, там от скотины тепло. Да, все при оружии — само собой. Да, лесник в доме. Да, живой — а что ему сделается? Да, семья его тоже... ой-ой- ой!.. тоже в доме.
— Ясно, — сообразил Орвье. — Они взяли семью лесника в заложники.
