– Гребень!.. – прошипела шутовка. – Гребень отдай!..
– Гребень?.. – смутился Иван, доставая гребешок, найденный на берегу. – Вот этот, что ли?..
– Тьфу, дурак! – ругнулся Яромир, выхватывая у него гребень. – А ну, пугани ее!
Иван с готовностью замахнулся на шутовку мечом – та отшатнулась, рассерженно шипя и брызгая слюной. Яромир вылетел с мельницы, едва не сбив шутовку плечом, промчался к берегу и с размаху швырнул гребень в воду.
– Забирай свое добро, шутовка, нам чужого не надо! – крикнул он.
Кошмарная девка немедленно оставила Ивана в покое и бросилась за злополучным гребнем – только круги по воде пошли. Яромир устало выдохнул и медленно зашагал обратно к мельнице, настороженно оглядываясь по сторонам.
Но на него уже пялились десятки глаз. На всех древах сидели, покачивая стройными ножками, нагие девицы с долгими зелеными волосами. Еще минуту назад они слаженно распевали в голос, но теперь притихли, жадно глядя на чужака, нежданно-негаданно заявившегося в их хоровод.
Вот первая русалка спрыгнула с ивы, вот вторая, третья… Самая старшая, полнотелая, с огромной отвислой грудью, важно спустилась со старой березы, отбросив в сторону изогнутый рожок, на котором только что самозабвенно наигрывала.
Они неспешно окружали Яромира со всех сторон, сладко улыбаясь, протягивая бледные руки. Оборотень рыкнул, приподняв верхнюю губу и показывая волчьи клыки.
Русалки заливисто расхохотались, даже не замедлив шагу. Этим утопленницам все равно – что обычный человек, что волколак. Защекотать до смерти можно кого угодно.
– Яромир?.. – прошипел Иван, стоящий на пороге мельницы с обнаженным мечом. – Ты там как, живой?.. Подсобить?..
– Погодь чуток, – одними губами ответил оборотень, выставляя перед собой пучок полыни.
Вот это подействовало сразу же – русалки опасливо замерли, с недоверием глядя на едко пахнущую траву. Старшая приблизилась, ласково улыбнулась и спросила:
– А что это у тебя такое в руках, молодец? Полынь или петрушка?
– Полынь! – усмехнулся Яромир.
– Тьфу! Брось ее под тын! – отшатнулась русалка.
Оборотень насмешливо взрыкнул и с силой швырнул пучок прямо ей в лицо. Бедная утопленница дико завизжала, упала, принялась тереть обожженные глаза. Ее товарки начали заливисто хохотать, но в следующий миг смех оборвался – Яромир расшвыривал «окаянную траву» направо и налево. Ее листья жгли русалок точно огнем, из глаз у них градом катились слезы, они ползли по траве к родному озеру – омыть ожоги.
– Проклятый, что тебе надобно?! – плаксиво взмолилась старшая русалка, прячась за березой. – Покинь нас, мы тебе ничего не сделаем!
– А ну, пошли прочь, мокроногие! – прорычал Яромир, стремительно обрастая шерстью. – Иван, пугани-ка их!
– Посеку, рыбьи души!!! – заорал княжич, со свистом размахивая Самосеком.
От кладенца русалки порскнули еще быстрее, чем от полыни и клыков оборотня. Всхлипывая и визжа, бедные водяницы разбежались кто куда, стремясь как можно скорее исчезнуть под спасительной озерной гладью. Замелькали босые пятки, заплескала вода, разбрызгиваемая во все стороны – русалки трусливо устремились на дно.
– Погоди, попадешься еще нам, волчья морда!.. – погрозила кулаком старшая русалка.
Иван гоготнул и швырнул в нее камень. Русалка пискнула и нырнула, едва увернувшись от тяжелого булыжника. Среди прозрачных струй промелькнуло бледное тело, стремительно исчезающее в глубине.
– Это мы зря ввязались, – мрачно заметил Яромир, глядя на вновь успокоившуюся воду. – Ладнее было бы переждать спокойно – отплясали бы эти дурочки свое, да и пошли бы спать… А теперь они все озеро переполошат, водяной сильно сердит будет… Как бы не пришлось до следующей ночи откладывать… а то и совсем впустую уходить…
– А красивые однако ж девки… – задумчиво почесал в затылке Иван. – Я еще ни разу не видел – чтоб так много красавиц, да в едином месте собралось… Бледные только шибко – я краснощеких больше люблю.
– Известное дело – русалки… – пожал плечами Яромир. – Красивые-то они красивые – а только все равно нежить… Попадешься им – защекочут и утопят. На вот тебе тоже полыни на всякий случай…
Иван рассеянно привязал пучок «окаянной травы» на шапку и уселся рядом с оборотнем, положив Самосек на колени. Две пары глаз пристально следили за озерной гладью. Пока что гладью – но по ней уже бежали легонькие волны, вода взбаламутилась, будто на дне заворочался кто-то шибко здоровенный.
Судя по всему, русалки, едва воротившись в подводный терем водяного, тут же наябедничали на проклятых сухопутных. Можно только представить, как плакали и вопили они там, какой скандал подняли, сколько жалоб вывалили на своего отца и повелителя.
Неудивительно, что водяной такого не стерпел.
Ветер поднялся почти мгновенно – вот только что была тишь-благодать, и уже завывает, будто волчья стая с голодухи! Вода забурлила, закипела, побежали пенные барашки… и над всем озером вырос холм от берега до берега!
Послышался залихватский хохот, а потом водяной холм опал, оставив после себя исполинского сома и восседающего на нем водяного. Пузатый, как морж, ниже пояса весь в рыбьей чешуе, а выше – шерстнатый, словно медведь, да еще тиной облеплен. Вместо ног хвост, за спиной сеть рыбацкая на манер плаща, волосы и бородища зеленые, точно водоросли, усы сомовые, будто ужи извиваются, меж пальцев
