с нашими дворовыми кумушками и, не щадя голосовых связок, рассказывала им, что Аня сегодня уезжает обратно, к себе домой. Я сидела в машине и покрикивала на Аньку и Варвару с призывами поторопиться. На глазах у всего двора Аня уселась на заднее сиденье машины, и мы рванули с места.
Я не знаю, где прятался тип, звонивший Ане и приказавший ей выброситься из окна, но очень надеялась, что он заметил: его жертва отсюда съехала.
И не куда-нибудь, а к себе домой.
Мы действительно направились домой, только не к Ане, а ко мне – что, впрочем, не могло насторожить того или тех, кто наблюдал за нами, ведь мы с Аней жили в одном доме.
Пока мы ехали к себе домой, природа передумала сдерживать свое обещание относительно жаркого и ясного дня – небо наморщилось тучами, уличный воздух заметно посерел. Готовился хлынуть дождь.
На последнем повороте при подъезде к дому на тротуаре промелькнула знакомая фигура – я увидела ровную спину и гладко зачесанный к затылку черный узел волос и хотела было окликнуть Гульнару: что она тут делает, пришла навестить Аню? – но она уже скрылась за углом, я уловила только промельк светлого плаща и затихающий стук ее высоких каблуков по асфальту.
Женщина действительно вошла в подъезд, где жили Аня и Елена Вадимовна. Я затормозила, и мы последовали в том же направлении, что и Гульнара, с двух-трехминутным опозданием, не больше.
– Аня! Беги ко мне в квартиру. Только быстро, – сказала я, направляясь в одиннадцатый подъезд. Гульнара успела вызвать лифт. Ощущая какую-то непонятную тревогу, я решила не терять времени и метнулась вверх по лестнице.
Но я едва успела миновать три пролета, как сверху послышался звук закрывающихся дверей, следом мягкий пружинный щелк тронувшегося лифта – и в эту секунду подъездную тишину прорезал страшный крик! Едва начавшись, он тут же оборвался – будто перерезали натянутую струну.
И одновременно сверху, через перила самых верхних этажей, вниз, к устрашающе-убийственным каменным плитам холодного пола мешком пролетело и рухнуло что-то тяжелое. Я шарахнулась в сторону, прижавшись к ободранной стене подъезда, но через секунду уже неслась обратно, вниз, к распростертому на бетонной облицовке телу.
...Женщина лежала неподвижно, с неестественно вывернутыми руками и ногами и, судя по положению головы, с переломанной шеей. На светлый плащ из уголка рта по подбородку и длинной белой шее алым шнурочком стекала кровяная струйка. Я быстро ощупала тело, потрогала жилку на шее, поискала пульс, оттянула веки – и медленно поднялась с колен.
– Мертва? – прошептал кто-то рядом со мной. Конечно, это была Аня.
– Я же приказала тебе идти ко мне. Ты обещала во всем меня слушаться, – сказала я бессильно.
– Мертва? – упрямо повторила Аня.
Я не ответила.
Все произошедшее следом слилось для Ани в один липкий кошмар. Она опустилась на колени возле матери – теперь уже мертвой родной матери – и как окаменела. Все-таки всего случившегося за эти дни было слишком много для тринадцатилетнего ребенка.
Лестничная клетка наполнилась людьми, подъездный выход перегородили милицейской машиной, и из нее, словно дело происходило в плохой пьесе, уже вылез и неотвратимо приближался к нам следователь – Валентин Игнатьеич Курочкин.
Его маленькие красные глазки, как лазерные указки, испускали красные стрелы, и если бы он мог испепелить ими нас с Анютой, то две горстки пепла уже лежали бы у его ног. «Но ведь мы же не виноваты», – почему-то подумалось мне.
– А! Знакомые барышни! – зашипел он, как гадюка. – Приятно! Как же мне вас теперь называть? Хотите – что за церемонии между своими! – я буду писать в протоколе вместо фамилии: «Евгения-по-трупу-в- день»?
– Вы фамильярничаете, – хладнокровно обронила я.
– Отнюдь! Я всего лишь отдаю вам должное!
Я отвернулась.
Тем временем тело, очертив его контуры на плитах широкой меловой каймой, переложили на носилки и понесли к выходу. Эта картина до ужаса напомнила мне
Но надо было приходить в себя. Три глубоких вдоха, задержка дыхания по системе йогов – и сердцебиение восстановилось. Я снова могла искать и находить трупы. «Евгения-по-трупу-в-день»...
– Анька! Невозможное ты и непослушное существо! Почему ты не пошла туда, куда тебя отправили?!!
Нахмурившись, она смотрела на меня:
– Я узнала... узнала ее... маму... И хотела догнать ее, сказать, чтобы она никогда больше ко мне не приходила!
И вдруг девочка зарыдала, и нельзя было понять – от боли или от облегчения. Тонкие плечики сотрясались, по лицу текли крупные слезы:
– И она... Она уже и правда... она уже никогда больше сюда не придет...
Гульнару сбросили сверху, с лестничной площадки одного из верхних этажей, это было ясно. И если преступник не ушел через чердачный ход, то он все еще оставался там, наверху.
Курочкин считал по-другому. Он настаивал на том, что убийца, сделав свое черное дело, спокойно спустился в лифте вниз и скрылся. У меня не было времени на то, чтобы обучать работника прокуратуры основам дедуктивного метода. Этому кислому следователю с лицом обиженной обезьяны самому следовало бы сообразить: раз я сначала слышала звук лифта, а только потом – крик падающей женщины, значит, тот, кто спускался в лифте, не имел никакого отношения к убийству!
Итак, надо было идти наверх.
Осторожно, ступенька за ступенькой, по самой стеночке, выставив впереди себя руку с оружием, я пробралась на верхний этаж, внимательно осматривая все лестничные площадки. Тихо. И пусто. Не слышно ни шороха, ни чьего бы то ни было дыхания.
Тенью я пробралась на последний этаж. Да, вот здесь стояла Гульнара. Еще чувствовался запах ее духов, и между прутьями лестничной клетки застряла туфля – зацепилась, когда женщину сбрасывали через перила...
Дверь под самым потолком, ведущая на чердак, открыта. К ней ведет закрепленная в стене металлическая лестница. Подпрыгнув, я уцепилась за первую перекладину, подтянулась и, будто человек- паук, забралась на чердак. Мне в лицо дохнуло запахом гнили, сырых досок и паутины.
Прямо по курсу взметнулось облако серой пыли.
– Кто здесь? – резко спросила я.
Ответа, конечно, не последовало. Вместо него мое тренированное ухо уловило чуть слышный скрип.
Впереди я увидела дверцу люка – черт знает, что это за люк! Но убийца скрылся именно в этом направлении. Пыль взметнулась, когда он поднял крышку. Сейчас эта же пыль снова медленно опускалась на закрытую дверцу.
Думать было некогда. Я, ухватившись обеими руками за крышку, рванула ее на себя – она поддалась удивительно легко – и отшатнулась, увидев под собой черный зев каменного колодца, по бокам которого вились канализационные трубы. Ни лестницы, которая бы вела вниз, ничего. Только привязанный к внутренней стороне люка конец толстенного каната. Последний раз я видела такой канат на уроках физкультуры в школе.
Канат свободно покачивался, давая понять, что там, внизу, он ничем не закреплен. Я не знала, какая у него длина и не придется ли мне потом прыгать с многометровой высоты, но выбора не было. Что ж, ежедневный риск – это наша профессия, и я решительно сунула «ТТ» в кобуру под мышкой и, ухватившись за канат обеими руками, стала съезжать вниз, задерживая дыхание, чтобы не задохнуться от пыли и затхлого воздуха.
