Дар-Теен было поднялся с земли, но его тут же предусмотрительно толкнули обратно. Старший погрозил ему пальцем.
– Мы еще поищем синха поблизости, ийлур. И горе тебе, если соврал – останешься без головы. Уходим, парни…
Наградив Дар-Теена еще одним пинком на прощание, Старший неторопливо двинулся прочь.
Элхадж видел, как он близоруко щурится, всматриваясь в просветы между деревьями. На миг синху даже показалось, что их взгляды встретились, но Старший тут же отвернулся.
– Шел бы ты обратно, ийлур, – бросил он Дар-Теену, – зачем тебе Дикие земли? Того и гляди, приключится что-нибудь неприятное…
Треснула ветка. Совсем рядом, так близко, что Элхадж едва удержался, чтобы не рвануть наутек. Он стиснул зубы, вжался всем телом в мягкую, теплую землю.
– Слушай, Мен-Рой, – казалось, голос пророкотал над самым ухом, – а может, старый метхе выжил из ума? И сдался же ему какой-то бродячий синх… Может, его уже и в живых-то нет?
Тот, кого называли Мен-Роем, помолчал – видимо, раздумывая. Потом Элхадж, обливаясь холодным потом, увидел его мощную фигуру буквально в шаге от своего убежища.
«Значит, Старшего зовут Мен-Рой», – мелькнула суматошная мысль, – «и его нанял Отступник, чтобы я не дошел до Храма.»
– Поменьше рассуждай, – проворчал Мен-Рой, – и делай то, что тебе говорят. Остальное тебя не касается.
Затем они миновали притаившегося Элхаджа и ушли, растворившись в душной темноте ночи. Дар-Теен снова остался один у костра – злой, «добрым словцом» поминающий Элхаджа, всю его родню, а заодно и «этих треклятых громил». В свете костра Элхаджу было видно, как заплывает кровоподтеком правый глаз ийлура.
«Надо приложить колючую лапчатку», – сказал бы метхе Саон. И, вобщем-то, Элхадж был с ним полностью согласен; но вместо того, чтобы выйти к костру, синх улегся на землю под покровом плюща. Ведь ийлуры под предводительством Мен-Роя могли и вернуться. Так что… торопиться к Дар-Теену не следовало.
Когда синх разлепил глаза, над Дикими землями уже всходило солнце.
Элхадж осторожно высунул голову из своего зеленого убежища, и, убедившись, что ийлуры не вернулись – да и вообще, никто не собирается на него нападать, выбрался сам.
По лесу плыл туман, хлопьями прокисшего молока оседая на глянцевых листьях плюща; сквозь густое плетение ветвей проглядывали клочки неба, сизого – на западе, и румяного на востоке. И в воздухе… Да. В сыром утреннем дыхании явственно чувствовался странный, неуместный аромат. Приторно-сладкий, с легкой горчинкой. Элхадж, который прошагал едва ли не пол-Эртинойса, сразу понял, что этот запах не принадлежит лесу. Но что бы это могло быть? Он не знал.
«Дар-Теен!» – вдруг вспомнил синх. И как можно было забыть про ийлура?
Хлопнув себя по лбу, Элхадж устремился было к месту ночевки доблестного сына Фэнтара, но застыл, как вкопанный. Само собой, Дар-Теена у костра не было. Да и самого костра больше не было – только черное пятно на малахите травы. Ийлур попросту поднялся и двинулся дальше, на поиски великого Храма. А он, Элхадж – проспал.
– Шейнира, дай мне сил найти этого остолопа, – по старой памяти пробормотал синх, но спохватился.
С какой стати он должен искать Дар-Теена? Храм ждет. Ну, а коль скоро ийлур исчез… придется идти дальше одному. И, уж конечно, не попадаться на глаза ни наемникам, ни прочим синхам, которые могли еще оставаться в Диких землях… Тут рука Элхаджа невольно потянулась к перевязаннмоу плечу: повязка присохла к ране, задубела от крови; но болело куда меньше, чем вчера, и синх приободрился.
– Ну и Фэнтар с тобой, – буркнул он в адрес Дар-Теена, – сам доберусь… Не очень-то ты мне и нужен был. Это тебе надо было, чтобы кто-то отвел тебя к Храму…
А затем синх глубоко задумался.
Хорошо, конечно, когда ты уже в Диких землях, отделался глубоким порезом плеча, да еще и при кое- каком оружии (с некоторых пор синх не расставался с тяжелым охотничьим ножом, который вполне мог сойти и за короткий меч). Но что дальше? Куда идти? О, разумеется, у Дар-Теена может хватить сил прочесывать год за годом Дикие земли, перерыть их, пересеять по камешку, но найти Храм Шейниры. Сможешь ли ты, проклятая душа в хилом теле, сделать то же?
Ибо все познания о великом Храме Элхадж почерпнул из рассказов метхе Саона. Ну, а старый синх изъяснялся красочно, но туманно. Что-то вроде «и там, посреди долины Золотых роз, возвышался Великий Храм, равного которому не знал Эртинойс».
– Глупый старик, – Элхадж в сердцах пнул дерево. Кора была теплой и, как показалось, даже подалась под когтями… И тут же стало невыносимо стыдно.
Хорош же ты, синх Элхадж, если поносишь давно почившего в объятиях Шейниры старика, который, между прочим, воспитал и тебя, и твоих братьев и сестер! В конце концов, разве мог представить себе метхе Саон, что его воспитанник, совершенно один доберется до Диких земель?
– Ну, хорошо, хорошо, – синх примирительно сложил руки на груди, меж сердец, – прости меня, метхе. Но что мне теперь делать? Где искать-то Храм?
Никто ему не ответил. Ни старый синх, ни Шейнира. Да оно и понятно: мертвых не волнуют дела живых, а богиня пребывает в заточении. И Элхадж решил просто идти на юг, хоть бы и пришлось пересечь все Дикие земли и дойти до легендарного озера-ямы, мертвого, полного кипящей воды. Ну, а там, где лес закончится и начнется пустыня Черные пески – там можно будет повернуть обратно и продолжить поиск.
…Он определил по солнцу направление и двинулся вперед. Лес оживал, наполнялся шорохами, птичьими голосами, шепотом листвы. Это показалось Элхаджу хорошим знаком; Дикие земли с радостью встречали того, кто принадлежал им по крови. Только одно тревожило синха – все тот же странный аромат, который не мог принадлежать этому зеленому, полному сил лесу. И чем дальше шел Элхадж, тем ощутимее становился запах, тем тревожнее становилось на обоих синховых сердцах, тем навязчивее становилась память.
«Ведь ты знаешь, что это, Элхадж», – шептали мутные, словно предрассветные сумерки, картины прошлого, – «смахни прах с того, что уже когда-то было с тобой, и ты поймешь… вспомнишь… все это уже было».
Но когда? И где?
Вспомнился метхе Саон, его коричневое, сморщенное лицо, красные, подслеповатые глаза… Ему под конец было совсем тяжело читать, строки расплывались узорами, а боги-покровители на пергаменте, казалось, вот-вот пустятся впляс.
«А при чем тут это?»
Элхаджу показалось, что он близок к разгадке. Метхе Саон, книга… Да, книга!
Но в тот миг, когда скорлупа забытья треснула и давно похороненное воспоминание нетерпеливым птенцом рванулось к жизни, Элхадж замер, боясь пошевелиться.
Стоп. Не нужно было больше гадать и пытаться раскопать среди запылившихся воспоминаний нужное. Источник аромата предстал перед глазами синха во всей первозданной красе; и Элхадж, с трудом соображая, что делает, попросту бухнулся на колени в траву и сложил молитвенно руки.
Потому что это было Знамение. Знак Шейниры. Чудо, которого уже давно никто не видел в Эртинойсе…
Куст золотых роз высотой в два синховых роста.
– Мать всех синхов, твой народ славит тебя, – прошептал он, не смея пошевелиться.
Казалось, одно неверное движение – и призрак, морок исчезнет навсегда. Да ведь это и мог быть только призрак, золотых роз не осталось в Эртинойсе… И в то же время Элхадж видел их собственными глазами – прекрасные, неповторимые цветы; и каждый лепесток, словно из сусального золота, играет, нестерпимо блестит в жарких солнечных лучах.
«А как они прекрасны при луне… Смертельно красивы и соблазнительны», – мелькнула глупая мысль, – «неужели Шейнире удалось освободиться?»
