тогда ему удастся проскользнуть, но минуты тянулись за минутами, а орки все перли и перли. Так что спустя некоторое время Беневьер понял, что даже если этот поток вскоре кончится – соваться в город, набитый ТАКИМ количеством орков, да еще явно вошедшим в раж – чистое безумие. И потому потихоньку отступил.
Первые пару дней он провел, скрываясь в подвале угловой башни, справедливо полагая, что как раз сейчас орки активно обыскивают город и без разговоров расправляются с теми, кто мог показаться им опасными или подозрительными. На опасного Беневьер, как он надеялся, не тянул, а вот по поводу подозрительного поручиться не мог. Так что самым разумным пока было сидеть здесь, в пределах Высокого города, который орки вроде как обыскали первым делом. Результаты этого обыска Беневьеру потом снились довольно долго… особенно люди, насаженные на вертела, причем еще живьем, хотя уже освежеванные и выпотрошенные. Сказать по правде, это очень помогло справиться с голодом, поскольку ничего съестного ни в карманах, ни в кладовке Беневьер не обнаружил.
Как оказалось, решение Беневьера было разумным. На третий день (вернее, ночь) он без особых проблем выбрался из Высокого города, спустившись по стене с помощью украденных в соседней конюшне и связанных друг с другом вожжей.
Беглая разведка показала, что любая попытка выбраться из города если и не стопроцентно обречена на провал, то как минимум чрезвычайно затруднительна. Настолько, что у Беневьера отпало всякое желание испытывать свою удачу на прочность.
Активная фаза обысков и расправ уже пошла на убыль, но орков на улицах по-прежнему было очень много. Да и стены с воротами они контролировали все еще неистово. Так что пока еще просто попасться на глаза (и затем почти непременно в лапы) какому-нибудь орку означало немедленное отправление на вертел. Либо лишение обеих верхних конечностей, возможно, одной нижней, а также ушей, губ, языка и всяких других «вкусностей», что, впрочем, представлялось Беневьеру нисколько не лучше. Тем более что и смерть это отдаляло не слишком. Ибо подобное означало, что «хозяева» в данный момент просто предпочитают не мясо, зажаренное на вертеле, а мясную похлебку. И еще живой «мясной погребок», коего не лишали жизни только лишь для того, чтобы не лишаться «свежатинки», практически гарантированно отправлялся в котел на следующем заходе. Так что единственным, что представлялось Беневьеру в этих условиях реальным, было залечь на дно здесь, в городе. Во всяком случае до того момента, пока не представится случай его покинуть…
Возможности затаиться в Эл-Северине у Беневьера прежде имелись, хотя теперь никто не мог поручиться, что они сохранились. Нет, он исправно оплачивал содержание «норы» у дядюшки Скелета и на всякий случай еще и у Визги, так что финансовых претензий либо еще каких-то обвинений в невыполнении предварительных условий доступа к «норе» ждать не приходилось. Но, во-первых, никто не мог поручиться, что и Скелет, и Визга все еще живы. Потому как они-то уж точно были и опасными, и подозрительными. А, во-вторых, даже если и живы, то оба, как и любой представитель того мира, который всегда и везде называли теневым или криминальным, были людьми практичными и прагматичными. И, как таковые, могли посчитать, что в нынешних условиях наличие лишнего рта (а после появления внутри городских стен такого количества чрезвычайно прожорливых тварей над Эл-Северином отчетливо замаячил призрак голода) да плюс боязнь вызвать активное недовольство нынешних хозяев города пребыванием под их крышей человека, известного своими связями с одним из столпов прежней власти, делают Беневьера нежелательным гостем, несмотря на все прежние договоренности и обязательства. Как говорится, «ничего личного – только бизнес».
До «норы» дядюшки Скелета Беневьер с великим трудом добрался, когда уже снова стемнело, весь взмокший. Если бы не его богатый прошлый опыт, ему это вряд ли бы удалось.
Когда до входа в знакомый подвал оставалась какая-то сотня локтей, за поворотом послышались характерное топанье и сопение. В самый последний момент Беневьер сумел вскарабкаться на козырек над входной дверью ближайшего дома и замер там, пропустив под собой орочий патруль. Когда орки скрылись в глубине переулка, он еще минут пять торчал на козырьке, приводя в порядок нервы и дыхание.
В подвале Скелета на первый взгляд все было как прежде – тусклое освещение из десятка свечек, вонь, грязь и пьяный говор. Сам дядюшка, как всегда, маячил за стойкой. Беневьер ввалился внутрь и, протопав сапогами к стойке, бросил сквозь зубы:
– Эля.
Дядюшка окинул его взглядом и, развернувшись к бочке, чье донце с краном было просунуто в отверстие в стене, не торопясь нацедил кружку. Беневьер сгреб ее и туг же высосал. Дядюшка сопроводил его действия внимательным взглядом. Беневьер грохнул кружкой о стойку и хрипло спросил:
– Комната готова?
Скелет пожал плечами:
– Мест нет.
Беневьер уставился на него. Дядюшка выдержал взгляд с полной невозмутимостью.
– Что-то я не понимаю… – угрожающе начал Беневьер. Дядюшка обнажил десны в улыбке, которую вряд ли кто в здравом рассудке мог принять за виноватую:
– Извини, но, сам видишь, обстоятельства изменились коренным образом. Просто бизнес, ничего личного… Впрочем, – дядюшка еще раз оскалил свои крупные зубы, наполовину покрытые налетом зубного камня, из-за которых он главным образом и получил свое прозвище, – можешь пожаловаться. Нынешним властям…
Беневьер скрипнул зубами. Ранее он с пренебрежением реалиста и прагматика относился к традициям благородных относительно слова, чести и верности, но теперь вынужден был признать, что случаются в жизни ситуации, когда было бы лучше, если бы твой визави, во-первых, оказался благородным, а во-вторых, и тебя также считал бы за благородного. Несмотря на все издержки непрактичности, которые принесло бы поддержание статуса благородного во времена ДО возникновения нынешней ситуации…
– И что?
– Извини, – повторил дядюшка Скелет.
Беневьер несколько мгновений молча сверлил его взглядом, а затем буркнул:
– Еще эля.
Скелет снова нацедил кружку. Беневьер сгреб ее, сделал большой глоток, потом глухо спросил:
– Ты не знаешь, Клещ уцелел?
Скелет пожал тощими плечами:
– Не знаю. В нынешние времена можно быть уверенным, что остался цел, только когда день закончился. Вчера он был еще цел. Из наших за это время в котел отправился только Синюшник.
Беневьер понимающе кивнул:
– Да, не повезло…
– И не говори… – отозвался Скелет.
– И как, Клещ еще сдает комнаты?
– Кто ж его знает? Сейчас такие времена, когда ни в чем нельзя быть полностью уверенным.
– Это точно, – согласился Беневьер. И, залпом допив эль, грохнул кружку на стойку, после чего, резко развернувшись, вышел из бара. Разговор о Клеще он затеял специально. Скелет показал себя слишком практичным, так что Беневьер посчитал, что лучше на всякий случай оставить за собой ложный след.
И, скорее всего, оказался прав. Потому что дядюшка Скелет, проводив его невозмутимым взглядом, взял, кружку со стойки, ополоснул ее в бадье с горячей водой, поставил к остальным и лишь после этого подозвал мальчишку-посыльного. О чем Скелет говорил с мальчишкой, никто не слышал, но спустя пару минут мальчишка выскочил из подвала и помчался по улице, ведущей к Высокому городу…
До норы Визги Беневьер добрался уже под утро. Учитывая, что орки в темноте видят куда лучше людей, ночные прогулки по городу были делом рискованным, но Беневьер твердо знал, что и его силы, и его удача на исходе. И если он не заляжет на дно в ближайшее время, его жизненный путь точно будет окончен. Поэтому он рискнул и добрался-таки до Визги, хотя ее прибежище располагалось практически на противоположной стороне Большого города. В свое время это представлялось практичным. Кто же знал, что настанут такие времена, когда само передвижение по городу станет чрезвычайно опасным занятием.
У Визги он появился совсем не так, как у Скелета. Во-первых, специально дождался, когда по улочке пройдет очередной орочий патруль, и возник на пороге с чрезвычайно развязным видом. Пнув дверь, он
