Ничего интересного в нем не было – какие-то записи о старообрядческих изданиях XIX века и несколько раз повторявшаяся фраза про Поморское согласие беспоповцев… Девицы типа этой Горынской вечно занимаются никому не нужной ерундой, полагая, что делают дело. Правда, среди записей мелькнула непонятная заметка: «парные львы на крыльце»… Наверное, ориентир, чтобы легче было найти какой- нибудь петербургский адрес. Во всяком случае, было непохоже, что княжна успела открыть новообретенной родственнице семейные тайны. А если и открыла – Маргарита их в блокнот не занесла. Значит, на память свою полагается. И хорошо бы при случае в памяти этой покопаться. Когда девица попадет к Михаилу в полное рабство, будет возможно, теоретически, выудить все из ее подсознания…
Брюсы, по-новому приобщившись к таинствам жизни простых горожан, остались не в восторге. Возвращаясь в дом княжны, они обменивались критическими замечаниями:
– Без душевности, однако, живут! Одно на уме – торговля да деньги! А кто о деньгах не думает, тот давно с бутылкой спознался и на весь мир плюет. И с женщинами у них настоящего рафине нету! – говорил Яков.
– Да, брат, большие города душу людскую иссушают, – поддерживал его Роман. – В наше время в Санкт-Петербурге каждый друг друга в лицо и по имени знал, а нынче? Народищу – мильёны, и все мимо друг дружки бегают, никого не замечая и не признавая.
– Еще Ювенал писал о зле, царящем в городах, – поддержала их Валька. – Прочтите его сатиру третью «О Риме»…
Братья Брюсы с удивлением уставились на нее.
– Хлоя, ты ли рассуждаешь о Ювенале? – не сдержался Роман. – Излишняя ученость прелестных дам не токмо не украшает, но и оттолкнуть пылких кавалеров способна. Дамам сие не к лицу.
– Да брось ты, Брюсик, какая там излишняя ученость? – отмахнулась валькирия. – Еще Саша Пушкин об этом писал: «Мы все учились понемногу чему-нибудь и как-нибудь»… Все, в том числе и дамы! И как результат образования – человек способен
– А Пушкин – это кто? – хором спросили братья.
– Ну вы, блин, даете! Пушкин – кто? Пушкин – это наше всё! Хотя… вы-то с ним во времени разминулись. Короче, Пушкин – великий поэт, в своих произведениях создал энциклопедию русской жизни и… кстати, он о Полтавской битве писал:
– Значит, человек славный! – подытожил Яков. – Как-нибудь прочту его вирши на досуге, поди, позабавнее Ювеналовых будут!
– А то! – согласилась Валька. – Ты, Яша, вообще у русских литераторов в чести. Вот, к примеру, Михаил Булгаков… Ты его тоже не знаешь, он еще на сто лет позже Пушкина жил. Так вот, я читала, что в его библиотеке хранился «Первобытный Брюсов календарь с портретом и биографией»…
– Да, помнится, я составил когда-то эту безделицу по своим астрологическим расчетам, – кивнул Яков, – но никакого портрета и тем паче биографии к сему труду не прикладывал.
– Их добавили позже, когда переиздавали твой труд в девятнадцатом столетии. Как же без портрета? Каждому из читателей было желательно взглянуть в твои суровые глаза. Так вот, третья жена Булгакова утверждала, что они, руководствуясь твоим календарем, составляли для писателя астрологические прогнозы. И были поражены, что совпадало буквально все – от внешних черт до поворотов судьбы. И даже то, что по-настоящему признан Михаил Афанасьевич будет только после смерти и, по твоим словам, сначала у иностранцев…
– Что ж, календарь мой – суть универсальный оракул и для каждого, кто точен в расчетах, верный прогноз предложить может. Господина Булгакова трудов я также не читывал, а они, надо думать, весьма замечательны, раз слава его пришла на родину из чужедальних стран – в отчизне нашей таланты отродясь не ценят, хоть она ими и не оскудевает. Надобно и его вирши почитать, а то пиитов позднего времени я плохо знаю.
– Он вообще-то прозаик, – заметила Валька. – Прозу писал.
– Ну про заек так про заек, каждый пишет, о чем ему муза нашепчет.
В дверь лихая троица любителей поэзии проходить, как обычно, поленилась, прокравшись сквозь стену сразу в людскую, поближе к теплу и пище. Но ужина на столе не наблюдалось, и более того, на месте не оказалось даже дворецкого, чтобы попросить поторопиться с вечерней трапезой… Без сомнения, в доме княжны Оболенской что-то случилось. Прислушавшись, можно было понять, что с верхнего этажа доносятся громкие женские рыдания.
Валькирия и оба Брюса взвились в воздух, пронеслись над лестницей и, как ураган, разметав по пути мелкие предметы, ворвались в гостиную.
Им навстречу поднялась заплаканная княжна, сжимавшая в дрожавших пальцах мокрый платок. Удивительно, но княжна дала себе полную волю и нисколько не стеснялась в выражении эмоций. По щекам ее катились вполне натуральные слезы, как и полагается, мокрые.
Верный дворецкий тоже был тут. Он капал в хрустальную рюмочку какие-то капли, распространявшие сильный аптечный запах.
– Что случилось, мадам? – строго вопросила Валька, всегда полагавшая, что слезы – дело совершенно бессмысленное и в любой беде лучше сразу переходить к практическим действиям. – Доложите обстановочку!
Но несчастной княжне изменила ее обычная выдержка, и, прежде чем заговорить, она долго боролась с комком, стоявшим в горле.
– Маргарита исчезла, – выдавила она наконец. – Боюсь, что случилось несчастье.
«Вот ведь как любит каркать, старая ворона!» – ругнулась Валька про себя, а вслух бодро заявила:
– Без паники! Излагайте обстоятельства дела!
Но в разговор вмешался галантный Яков Брюс, хорошо знавший, как именно полагается утешать дам, пребывающих в расстройстве:
