— Кто же они такие?
— Боги и демоны? Разве ты меня не слышал? Они — осколки высшей воли Сил, точнее уже не скажешь. То, что мы называем Пламенем и Пустотой, — всего лишь стихии, если у них и есть сознание, оно обитает так далеко за пределами граней нави, что для нас просто не имеет значения, есть оно или нет. Сознание, которое мы можем воспринять, пробуждается только вблизи от земного мира. В яви — или на ближних гранях нави. Поэтому люди понимают людей, плохо понимают богов и совсем не понимают, как может быть что-то еще дальше… Однако давай и мы вернемся к тому, что поближе. Ангейр — разумное порождение слепой стихии.
Собственно, если говорить в понятиях вашей славирской веры, он — единокровный брат Солнцебога.
— Что ты говоришь?! — не удержался Торопча. — Демон — брат бога?
— Они оба порождены жаром Пламени, но один избрал служение Свету и созиданию, а другой — Тьме и разрушению. Чему удивляться? Ты никогда не видел, чтобы сыновья одного отца вырастали разными? Ангейр очень редко навещает землю, обычно в образе извержения огненной горы. Его появления всегда разрушительны. Ангейра снедает тоска по недоступному миру плоти, иногда он срывается, но каждый раз отступает, видя, что вещественный мир гибнет, но не покоряется ему. Иногда он похищает жертвенные дымы и переносит хранимые ими образы в ту область нави, где обитает — там он пытается создать подобие мира, каким хотел бы его видеть.
— У кого только хватает ума поклоняться такому свирепому чудовищу? — подивился Тинар.
Маг ответил с недоброй усмешкой:
— У многих, хотя они об этом и не подозревают. Всякий злоумышленный поджог — жертва Ангейру. Он не из тех, кто спрашивает мнение своих почитателей и что-то дает взамен. И ему, грубо говоря, плевать, какой веры придерживаются те, кто ему служит.
— Он приходит на землю, когда его грань нави не в силах больше выдержать источаемого жара? — спросил Нехлад.
— Ты догадлив! — похвалил его Древлевед. — Именно так. Однако меня восхищает изобретательность того, кто погубил Хрустальный город! Он был великим магом. Он придумал не только как призвать Ангейра, но и как удержать его рядом без ущерба для себя. Есть на свете еще один демон с удивительными свойствами. Он возник на заре истории людей и был сродни Пустоте Нидунн. Хотя, пожалуй, следует говорить она, ибо с самого начала этот демон избрал себе женское обличье…
— И звали ее Иллиат, мать упырей?
— Скорее, бабка! — усмехнулся маг. — Хотя ей ничего не стоит преобразить живое существо по своему образу и подобию, в отличие от той, кого называют матерью кровососов, это не единственное и далеко не самое важное свойство Иллиат. Ее сродство Пустоте сказывается в том, что это несчастное существо вечно страдает от холода. Ей не суждено согреться. Она живет в поисках тепла, впитывает его, но ей мало.
— Упырица в Ашете — она? — спросил Торопча.
— Именно. Превыше всего ценит она тепло человеческое. Кто-то в Хрустальном городе сумел призвать ее… и тут начинается самое любопытное. Этот маг сочетал колдовским браком Ангейра с Иллиат! Понимаете, что это значит?
— Воображаю, какие у них появились детишки… — поморщился Тинар. — Неужто навайи — это…
— Навайи — ничтожнейшие создания! — сердито отрезал Древлевед. — У демонов не бывает детей. Прелесть задумки в другом: жар, источаемый сыном Неугасимого Пламени, беспрерывно поглощается дочерью Пустоты. Это позволяет обоим жить на земле, не причиняя особого вреда, даже не привлекая к себе внимания! Удивительное, гениальное решение! Проделавший такое маг получил возможность использовать силы обоих демонов крошечными долями, не подвергая себя опасности. Но одного наш хитрец не учел: что царевна окажется достаточно сильной магичкой. — Древлевед довольно усмехнулся. — Пока души не перешли во владение Ангейра, колоссальная соединенная сила двух демонов не доступна никому на свете.
Остались позади последние селения, скопившиеся вокруг небольшого города Порога, управляемого наместником.
Дальше тянулись пустоши Согры. Новоторная дорога, которую усилила цепочка стабучских постов, окончательно вросла в плоть края, стала его неотъемлемой частью.
Устроены посты были просто: стабучане расчищали лес вокруг подходящего холма, на верхушке его ставили пару хижин и вышку, обносили частоколом, — а склоны усеивали скрытыми в траве рогатками. Пятнадцать — двадцать человек легко могли удерживать пост несколько часов.
Да собственно, никому и в голову не пришло бы осаждать такой холм — проку-то? Сигнал опасности подавался с вышки, помешать этому никто не в силах, и торчать у подножия под стрелами защитников значило бессмысленно терять время, дожидаясь, когда к славирам придет подкрепление.
Цепочки таких постов — верная страховка Нарога. Но кто бы мог подумать, что стабучане настолько проворно возведут их здесь, в глуши?
— Основательно стабучане за дело взялись, — сказал Торопча.
— И, главное, тихо, — добавил Нехлад. — Ведь и до Олешьева слухи доходили, но о размахе работ никто не догадывался.
— Почему тебя это заботит? — спросил Древлевед.
— Обидно, — ответил Нехлад. — Все-то они по-тихому делают, молчком. А потом никто и не вспомнит, что в саму Владимирову Крепь Ярополк на готовое придет. Что тамошние поселения — моего отца заслуга. Нечестно это…
— Стабучане пекутся о своем успехе, — пожал плечами маг. — В этом нет ничего плохого. Честность и нечестность поступков зависят только от того, кто произносит эти слова — выигравший или проигравший. Все в порядке вещей. Кем были бы люди, если бы не стремились к лучшему? В тебе, Нехлад, говорит ревность. В ней, впрочем, тоже нет ничего плохого, кроме того, что, как и всякое чувство, оно дает возможность управлять тобой.
— Не понимаю, — не удержался Яромир. — Разве стремление к успеху оправдывает подлость?
— Да в чем же подлость-то? На их руках нет крови. А то, что они обернули обстоятельства себе на пользу, говорит только об их уме. Остынь, Нехлад! — с улыбкой посоветовал маг. — Научись принимать людей такими, какие они есть, ибо они все равно не изменятся. Стабучане властолюбивы? Прекрасно! Значит, они предсказуемы — постарайся обернуть это себе на пользу, так лучше, чем бездеятельно сокрушаться о людском несовершенстве. Кроме того, нам сейчас от их предприимчивости одна польза.
Действительно, кроме постов вырастали вдоль Новоторной и постоялые дворы. Нехлад уже видел, как встанут здесь новые селения.
Чужие, стабучские.
В ненастный вечер, когда уже после заката усталые путники добрались до большого поста и устроились в хижине у открытого очага, маг сказал, глядя на быстро уснувших после ужина ближников Нехлада:
— Достань-ка светильник.
Яромир выполнил его просьбу, плеснул в бронзовое тело сокола масла из кожаного бурдюка и запалил фитиль.
— Нет-нет, смотреть ему в глаза необязательно, — предупредил Древлевед. — Взгляд в хрустальные очи раскрепощает душу, и она легко уплывает в навь, но на первых порах это очень опасно. — Устроившись поудобнее, он продолжил: — Светильник способен объединять для владельца явь и навь. Попробуй расслабиться и оглядись вокруг.
Расслабиться? Это было нетрудно, после многих-то дней пути. Однако ничего особенного Нехлад не приметил и не почувствовал. Кроме, пожалуй, того, что в памяти всплыли радужные переливы — их как будто не хватало. Вот их отблески на стене…
— Осмотрись, — посоветовал маг.
