сможем спасти Мир. Может, плюнуть, и не спасать?
Пожалуй, надо просто не думать об этом больше, и будь что будет…
…Хельги врал, врал безбожно, прежде всего самому себе. Старательно делал вид, что вопросы семейные его совершенно не волнуют, и на отцов — живого и покойного — ему наплевать с высокой башни, равно как и на Рун-Фьорд: станет ярлом братец Улаф или кто другой — дескать, какая разница, наплевать и забыть, а его задача — спасать Мир, не распыляясь на разные мелочи.
Примерно такой ответ получила Энка, когда снова полезла с вопросами, теперь уже прямыми: собирается он в Рун-Фьорд или нет?
Что за глупость?! Какого демона тратить на это время?! Зачем ворошить давно забытое прошлое теперь, когда у него совсем другая жизнь, совершенно иные приоритеты?! Пусть люди фьорда сами утрясают свои проблемы. Его, урожденного сприггана, ненавистного подменного сына, они вовсе не касаются…
Так он врал, а у самого в ушах как наяву звучали слова незнакомого фьординга: «…И мать ваша из двоих сыновей своих поддержит подменного…»
…Дети человечьи устроены так, что первые годы жизни начисто уходят из их памяти. Спригганы — другие. Они помнят все, едва ли не с момента рождения. И уж точно — со дня подмены. Помнил и Хельги.
Она не любила его — не могла простить утраты того, другого. Но иногда брала на руки — и ему становилось тепло, мягко и спокойно. Она кормила его своим молоком — он ел, орал и кусался, потому что вкус был мучительно гадким, но голод заставлял пересиливать отвращение. Если никто не видел, она плакала в эти минуты, гладила его по спине и называла «бедным маленьким чудовищем», и от прикосновений ее, от знакомых звуков голоса делалось легче…
«Не бей его, — говорила она мужу, бесстрашно останавливала тяжелую руку, — не смей! Разве тебе неизвестно: сколько раз ударишь подменыша — столько и будет бито твое родное дитя!» Так говорила она, но Хельги верил: это только слова, и защищает она не пропавшего годы назад родного сына, а выросшее у нее на руках чудовище.
Когда он сказал свое первое слово, она в ужасе ударила его по губам, потом принялась трясти за плечи, хлестать наотмашь: «Не смей! Не смей так меня называть!» А он только громче орал: «Мама!», потому что по-другому не умел. Но ей казалось — назло. Она почти убила его в тот раз. Спас, как ни странно, ярл. Выхватил ребенка из рук обезумевшей жены и отшвырнул в угол. И все те дни, что он провел между жизнью и смертью, она не отходила от него ни на шаг, не сомкнула глаз ни на минуту…
А потом мучила, мучила безжалостно рассказами о брате Улафе. Каким бы он рос замечательным, смелым, сильным и умным, каким великим воином должен был бы стать, если бы не злая судьба… Из всех мальчишек фьорда… да что там фьорда! — из всех детей Севера Хельги был самым метким стрелком, самым лучшим пловцом, самым выносливым гребцом. И не в природе нечеловечьей дело было, а в стремлении
«Вот, принес твоего выродка, — сказал ярл, свалив безжизненное тело подменного сына у ног жены. — Начинай готовить тризну, на этот раз точно не выживет». И Хельги мучительно хотелось ответить «не дождетесь!», но жуткая боль в пробитой насквозь груди не давала даже дышать. И снова жена ярла проводила бессонные ночи у его изголовья, и глаза ее были красными от усталости и слез… И она же несправедливо и жестоко попрекала его потом, втолковывала, что уж братец-то Улаф никогда так глупо не подставился бы под стрелу…
Так они и жили демонову дюжину лет. И все эти годы Хельги надеялся, что настанет однажды день, когда мама поймет и оценит, и, может быть, полюбит…
Неужели мечта начала сбываться? Но зачем так поздно, когда это уже не имеет никакого значения? Зачем братец Улаф оказался тварью настолько гадкой, что от него готова отвернуться родная мать? Зачем не оправдал ее надежд, не вернул потерянное счастье?.. Разве он достоин жить после этого? Но какую мать обрадует гибель родного сына?
А предательство сына подменного? Наверное, ей было плохо в те минуты, когда она говорила с кормчим Рольфом, тяжело давались роковые слова… Очень страшно пережить разочарование в самом любимом существе да еще открыть свои чувства постороннему. Боги дали жене ярла одного сына, но судьба — двоих. Родной подвел ее, оказался не тем, в кого она верила, кого ждала долгих тринадцать лет… Теперь она вынуждена рассчитывать на второго — того, которого вырастила и вскормила собственным молоком… Того, кто тоже подведет ее, потому что у него другая родня, другие приоритеты, и на прошлое ему плевать с высокой башни… Зачем вообще нужны такие сыновья?
— Прекрати себя изводить, — потребовала Меридит. Она слишком хорошо знала брата по оружию, чтобы поверить его бессовестной лжи. — Ты никому и ничем не обязан. Смотри на жизнь проще. Спасем мир — а там как карта ляжет. Будет настроение — сгоняем на Север, не будет — пошлем их всех подальше, фьордингов твоих. Чего ты зациклился?
«И то верно», — сказал себе Хельги, но навязчивые мысли не ушли бесследно, прокрались в сны. По ночам подменный сын ярла то убивал братца Улафа, жестоко и кроваво, при помощи чугунной сковороды, то убегал от покойного отца, преследовавшего его с целью прилюдно выдрать ремнем, то играл в кости на деньги с отцом новообретенным и раз за разом выигрывал. А по утрам корил себя: разве такие сны достойны воина?
…А дорога, лесная, заснеженная, вела путников в Дайр.
Погода установилась замечательная, редкая для этих суровых широт. Ранний, легкий еще морозец сковал вечную староземскую грязь. Солнце неярким белым пятном просвечивало сквозь серую дымку, радовало, но не слепило. Вековые ели с голыми стволами и пушистыми сизыми кронами стояли по обе стороны Дрейдского тракта, суровые и неподвижные, как воины в строю. Красивое, величественное зрелище…
— Хорошо! Жаль будет, если такой мир погибнет, — время от времени повторяла Ильза, с удовольствием втягивая ноздрями свежий морозный воздух. — Надо нам поторопиться.
И они торопились. Спешили, как могли. Даже разбоем не погнушались — отобрали санную повозку о трех лошадях у мирного проезжего. Думали, будет быстрее. Увы. Северные кони оказались пугаными, на Хельги реагировали, как на настоящего волка: вставали на дыбы, бились в панике, двигаться вперед не желали. Пришлось вернуть добычу. Не бросить на дороге, а именно вернуть хозяину — Хельги с Аоленом настояли. Спасибо, тот не успел далеко убежать. Перепугался, бедный, до смерти. Факт ограбления он воспринял философски: дело привычное, не в первый раз, не в последний. Но чтобы разбойники специально догоняли жертву с целью вернуть награбленное — с таким абсурдом он в своей жизни еще не сталкивался. Похоже, он счел их сумасшедшими.
— Не могли же мы бросить лошадей одних посреди леса? А если волки? — так объяснил друзьям свои излишне благородные действия Хельги.
— Да уж понятно, что ты не ради хозяина старался! — усмехнулась Энка. — Кто бы сомневался!
Сильфида была недовольна. На сей раз Балдуром.
— Безобразие! — ворчала она. — Ты такой высококвалифицированный специалист, а порталы открывать не научился!
— Я не «не научился», а мне не дано, — втолковывал ей тот. — Именно потому, что я узкий специалист. Черный колдун. У меня своя сфера деятельности, и пространственно-магические манипуляции в нее не входят.
Старался он напрасно. Энка все это и сама прекрасно понимала, цеплялась ради красного словца, срывала раздражение. К счастью, Балдур не воспринимал ее упреки всерьез, они его забавляли. Он слишком любил спутников своего бога, чтобы обижаться из-за пустяков.
На паромной переправе через незамерзшую еще Тарвелен случился казус — напал очередной убийца.
