Страж

— Вам когда-нибудь стоит побывать на поле боя, где ваша академическая медицина с ее схоластическим методом лечения становится совершенно никчемной, а пила, ланцет, крючки для разведения ран, игла и нить творят гораздо большие чудеса, чем все бездарные теории Ги де Шолиака, вместе взятые.

Я оставил их, так и не узнав, чем кончился спор, и двинулся дальше. Душ не было, лишь больные, мертвые и те, кто их лечил. Последние делали это кто во что горазд. К нарывам прикладывали пиявок, ящериц и высушенных жаб. Закидывали ложками толченые порошки, заливали тинктуры, втыкали иголки, читали по-латыни откровения святых, вливали в открытые раны оливковое масло и святую воду, прижигали сыпь раскаленной кочергой, вчетвером удерживая воющего больного, кровью зарезанных голубей окропляли горящие в лихорадке тела. Все эти действия мало чем помогали, а на мой взгляд, лишь вредили, и я рад был, что никогда не нуждался во врачах.

Стражи, благодаря душам, которых они уничтожили, никогда не болели, а хорошего лекаря найти в нашем мире очень непросто. Слишком много вокруг шарлатанов, над которыми нет никакого контроля.

Я прошел весь зал насквозь, но так и не увидел ни одной души, зато почувствовал несколько фигур — Шуко повезло больше, чем мне. Я вернулся обратно и начал подниматься по лестнице, когда меня окликнул давешний врач с «клювом»:

— Эй! Наверху ничего нет. Туда уносят умирающих и делают им последнее кровопускание.

Я поблагодарил его и конечно же проигнорировал совет, кляня этих коновалов за глупость. Никогда не верил, что кровопускание может кому-то помочь, иначе на войне от этого бы никто не умирал. Потеря крови ослабляет человека, но никак не ставит его на ноги, что бы там ни говорили ученые мужи.

И еще я точно знаю одно — свежая кровь и приближающаяся агония для многих темных душ это все равно что корень валерианы для кота. За уши не оттащишь.

Так и случилось.

Первую тварь в образе немытой, крылатой старухи я увидел, стоило мне войти в темный, смрадный зал. Она сидела на едва вздымающейся груди немолодой женщины и слилась с ней в невидимом поцелуе, собираясь вытянуть последние капли жизни. Увидев меня, старуха распростерла крылья и, забыв о добыче, ринулась прочь.

Я швырнул ей вслед призрачным пламенем, превратил в комок огня, и она дымящейся, но все еще существующей в этой реальности грудой упала на мертвецов. В дальнем углу что-то завыло, зачавкало… я, не глядя, кинул туда две фигуры, подбежал к бабке, опрокинув таз с несвежей кровью, и воткнул в нее кинжал.

В висках заломило, зрение раздвоилось, но я тут же взял себя в руки. Главную тварь я убил, теперь осталась мелочь. Впрочем, «мелочи» оказалось немало. Мои чары высветили их из мрака, и я увидел бледные фосфоресцирующие тела. Трое походили на больших собак с львиными пастями, и две оказались стройными девушками с крюками вместо рук и темно-желтыми лицами. Ниляды и лакальщицы.

Первые, перестав поглощать мертвую плоть, дурно воя, бросились на меня. Две другие, словно туман, подхваченный ветром, полетели к лестнице, ведущей на чердак.

Я ругнулся, чиркнул кинжалом по спине распростертого под ногами трупа, рисуя фигуру «северного камня».

— Убирайтесь отсюда! — успел я крикнуть мало что понимающим лекарям.

Первая из ниляд, вытянувшись в прыжке, бросилась на меня. Я отскочил назад, и труп, над которым пролетела душа, оглушительно лопнул, разбрызгивая во все стороны бирюзовые ошметки, оставляющие за собой синие полосы в воздухе. Большинство из них врезались в душу, и ее тяжеленное, одеревеневшее тело перекувыркнулось через голову, грохнувшись на бок. Я добил ее кинжалом.

Люди с воплями бросились прочь, но я был слишком занят, чтобы обращать на них внимание. Следующая душа получила в бок призрачным пламенем и, воя, начала носиться по помещению, пока не растаяла окончательно.

Третья, оказавшаяся самой проворной, клацнула страшными челюстями рядом с моим коленом. Я едва не задел ее кинжалом, но она по-тигриному развернулась, прижалась к земле перед прыжком, и мне пришлось пнуть очередной тазик с кровью. Тот влетел ей аккурат в тупоносую морду. Душа ошалела от дармового угощения, замедлилась, потеряв всякую ориентацию, и я вогнал лезвие ей под загривок.

Кинжал задрожал, меня замутило, какой-то больной в ужасе попытался отползти в сторону, призывая святых. Я бросился вперед, перепрыгивая через лежащие тела. Следовало поспешить, прежде чем лакальщицы совьют кокон, в котором сольются в единое целое и станут гораздо опаснее, чем каждая из них по отдельности.

Сверху, с лестницы, ведущей на чердак, в меня швырнули трупом. Я едва успел уклониться от этого зловонного снаряда. И тут же прилетевшая человеческая голова со всей силы ударила меня в грудь, я не удержался, упал, сложил пальцы, не глядя, отправил вверх фигуру. Она ударилась в потолок, совсем недалеко от чердачной дверцы и вниз полетели щепки и густая пыль. Оранжевые линии побежали над моей головой, закрутились водоворотом и выплюнули человекоподобного карлика.

Он зашипел, оскалив тонкие иглы зубов, я выхватил из воздуха золотой шнур, хлестнул им, словно кнутом, захватывая ноги души, дернул на себя, стал подтаскивать метателя тухлятины, пытавшегося задержать меня.

Душа растеклась, превратилась в плачущего ребенка, пытаясь смутить меня, словно какого-то новичка. Но я был безжалостен, и противник перетек в мой клинок.

Хитрая гадина пряталась до последнего. Ребра от удара ныли, но я, стараясь не обращать внимания на боль, начал подниматься по лестнице.

Чердак оказался заваленным рухлядью пространством, где сквозь не слишком целую с западной стороны крышу били солнечные лучи, и в их свете плавал целый сонм потревоженных пылинок. Я остановился, пытаясь разглядеть, куда подевались лакальщицы. Под потолком шли тяжеленные дубовые балки, на которых держалась крыша. На них легко можно было спрятаться и более крупным сущностям.

Бледный, едва различимый даже для моего глаза, росчерк вылетел из-за груды дурно пахнущего тряпья с такой скоростью, что, если бы стрелок взял чуть ниже, он бы попал мне в лицо. Мой кинжал вспорол воздух и врезался в плотную, невидимую стену. Рукоять стала ледяной, однако я приложил вторую руку, с усилием прочертил горизонтальную линию. С клинка сыпались искры, но следующие три плевка поглотил щит.

Фигура, отправленная в сторону невидимого стрелка, прошла сквозь тряпье, ухнула, но никакого особого эффекта не произвела. Следующий росчерк, столь же быстрый, как и прежние, заставил мою защиту задрожать.

Кинжалом я срезал у себя прядь волос, бросил на пол, плюнул, швырнул на эту примитивную обманку заговор, который так долго берег. По залу остался суетиться мой призрачный двойник, каждая секунда существования которого жрала мои и без того не великие магические силы.

Лакальщицам, а точнее тому, чем они стали, теперь пришлось охотиться сразу за двумя зайцами. Это дало мне время подготовиться и создать мелом нужную фигуру в тот самый момент, когда щит растворился и плевок ударил мне в правую руку. Она тут же потеряла всякую чувствительность, повисла плетью, и я выронил кинжал. Приехали!

Впрочем, душа тоже получила на орехи. Две лакальщицы слились, спиной к спине, в двуликое существо с четырьмя руками и ногами, которое очень напоминало какого-то паука, сбежавшего из ада. Сейчас оно пыталось сбросить с себя серебристые нити, прожигающие его плоть, и поэтому плюнуло в меня лишь раз, но промазало. Я поднял кинжал левой рукой, бросился к «пауку», он встал на дыбы, словно медведь, и взвыл, когда клинок погрузился в его живот.

После того как от души не осталось ничего, кроме сильного запаха озона, я сел прямо на пол, воткнув кинжал в растрескавшиеся доски. Следовало перевести дух. Сняв с пояса флягу, я напился молока. Шум в ушах немного стих, зрению вернулась обычная острота, но правая рука так и осталась онемевшей.

Я посидел еще немного, пытаясь заставить себя встать, спуститься на зловонный четвертый этаж и найти Шуко, когда шорох над головой заставил меня поднять взгляд к потолку. Морда перламутровой твари находилась так близко от моего лица, что будь она живой, я мог бы почувствовать ее дыхание.

Я остался спокоен, видя, как ее губы складываются в ухмылку. Вне всякого сомнения, она меня узнала так же, как и я ее.